Фотография с прицелом (сборник) - Виктор Пронин

– Борис Борисович, как это понимать?

– Впервые вижу! – Квардаков откинулся на спинку стула и схватился руками за сиденье, будто боялся упасть.

Следователь, не говоря больше ни слова, спустился в бухгалтерию, и, пока его не было, все сидели, остро ощущая, как где-то там, внизу, в эти самые секунды проворачивается Ключ в железных лабиринтах Сейфа.

– Подходит, – сказал Следователь, вернувшись.

Потом прошел еще час, еще час, и за это время добросовестный Следователь и его помощники нашли маленькие напильнички в нижнем ящике стола, увидели исцарапанную планку ящика стола, срезали несколько стружек вместе с въевшимися металлическими опилками и сложили их в целлофановые мешочки.

Закончив работу, Следователь сел за стол Квардакова и не торопясь составил подробный протокол обыска, прочитал вслух, отставив на вытянутые руки: видно, глаза его ослабели от многолетней кропотливой работы.

– Понятые, – обратился Следователь к Анфертьеву и Зинаиде Аркадьевне, – прошу вас подписать протокол. Как вы слышали, здесь перечислены наши находки. – Ключ, опилки, надфили, описан тайник в паркетном полу, отражено и то обстоятельство, что найденный в тайнике Ключ подошел к замковому устройству Сейфа. Прошу.

Анфертьев приблизился к столу, беспомощно оглянулся на Квардакова. Тот подбадривающе кивнул ему – подписывай, мол, куда деваться, сейчас от тебя ничего не зависит. И Анфертьев подписал, испытывая гадливое чувство к самому себе. Он надеялся, что такое ощущение не придет к нему, но нет, пришло. И осталось. Прислушиваясь к себе, Анфертьев убедился – гадливость не исчезла. Потом подписала Зинаида Аркадьевна.

– Нехорошо, Борис Борисович, – сказала она негромко, но напористо. – Я от вас этого не ожидала.

– Что делать, Зинаида Аркадьевна, мне очень неприятно видеть вас огорченной, – вежливо улыбнулся Квардаков.

– Прошу в машину, – прозвучал голос Следователя.

Квардаков, нескладно поднявшись, направился к выходу, почему-то сложив руки за спиной. Проходя мимо Анфертьева, остановился.

– Вадим, ты это… Скажи Свете, что я… Я не виноват. Скажешь?

– Скажу, – кивнул Анфертьев.

– Ты извини, но… Видишь, как получилось… Не можем мы сегодня в театр съездить. Никак не получится. Давай отложим на несколько дней. За это время все выяснится, и мы провернем наше дельце.

Следователь стоял рядом, его лицо в тени широкополой шляпы казалось сочувствующим.

– Боюсь, гражданин Квардаков, что вам не скоро представится возможность проворачивать делишки.

– Да? – живо обернулся Квардаков. – Ну, тогда… Вадим, тогда тебе придется съездить без меня. Все равно они тебя ждут. Покажешь снимки, и все сразу станет на свои места. Ни пуха.

– К черту! – ответил Анфертьев.

Анфертьев шел по вечерней Москве медленно и опустошенно. Он хотел выйти с завода вместе со Светой, но в последний момент обнаружил, что ее уже нет, ушла. Это его уязвило, он думал, что ей будет интересно обсудить с ним подробности происшествия, прикинуть дальнейшие события. Кроме того, он надеялся просто побыть со Светой, поговорить с ней, попытаться сгладить, убить в себе неприятное чувство, оставшееся после обыска у Квардакова. И еще ему нужно было убедиться, что Света ничего не подозревает, что между ними, как и прежде, все в порядке, и, кто знает, может быть, им удастся в этот вечер уединиться в ее комнатке за плотными шторами, за тяжелой дверью, отгораживающей их от остальной коммуналки. Но это было бы слишком хорошо, так не бывает. Смирившись, Анфертьев надел плащ и направился к знакомой щели в заборе. Он шел по мокрой тропинке и слышал собственные шаги по размокшим листьям, гудение пара в заводской котельной, редкие автомобильные гудки, слышал голоса сегодняшнего дня, и стояли перед ним недоуменные глазки Квардакова.

Он не ощущал никакого облегчения после страшного риска: ведь всем рисковал, всей оставшейся жизнью. И привычный разговор со Следователем получился без обычной напористости, Анфертьев отвечал вяло, нехотя, не испытывал никакого интереса к вопросам.

«Скажите, Анфертьев, вы не задумывались над тем, как удалось Квардакову вскрыть Сейф и унести добычу, чтобы этого никто не заметил?»

«Нет, не задумывался. А вы уверены, что это сделал он?»

«Кто же тогда? Я не встречал в своей жизни столько улик против одного человека».

«А это вас не настораживает? – спросил Анфертьев и тут же вычеркнул из своей памяти эти слова, будто он никогда их не произносил. – Но это же косвенные улики», – поправился он.

«Какие же они косвенные?! Ключ от Сейфа. Напильники. Опилки в ящике стола. А вспомните его красные руки! Это тоже косвенная улика? Во всем заводе есть только одно место, где можно вымазаться в эту краску, – внутри Сейфа».

«Вам виднее».

«Да, конечно, мне виднее. Но видите ли, в чем дело… Я восстановил по минутам весь обеденный перерыв Квардакова. И оказалось, что у него не было возможности войти в бухгалтерию незамеченным, не было времени возиться с Сейфом, выгребать оттуда эти пачки, у него ни на что не было времени».

«И как же вы это объясняете?»

«Он сумел убедить людей, что они видели его не в то время, когда они действительно его видели. Если у Квардакова все было хорошо подготовлено, ему вполне хватило пяти минут».

«А где деньги?»

«Скорее всего их унес сообщник».

«Никто не видел в заводоуправлении посторонних».

«Его сообщник не обязательно должен быть посторонний», – заметил Следователь проницательно.

«Вам виднее», – повторил Анфертьев и спустился по ступенькам в полуподвал пивного бара, оставив настырного Следователя под осенним дождем, на мокром асфальте Столешникова переулка. Здесь был слабый желтый свет, сводчатые потолки, запах пива и рыбьих внутренностей. Пожилая женщина в замызганном халате сгребала со столов шелуху, красные раковые панцири, сама с собой ругалась по матушке и, тяжело ступая больными ногами, уносила кружки и опустевшие бутылки. Анфертьев взял пива и устроился в самом углу. Опустив лицо, он ничего не видел, кроме стеклянного полумесяца кружки, отороченного пеной. Выпил, не ощутив ни вкуса, ни запаха, ни горечи пива.

– Ну и ладно, – время от времени проговаривал он. – Ну и ладно. Там будет видно. Разберемся.

– Вы что-то сказали? – добродушно спросил его красноватый детина, отгородившийся от напиравшего на него мира дюжиной кружек.

– Все в порядке, старик, – Анфертьев приветственно поднял руку.

– А почему ты не спросишь, отчего у меня такой красный нос? – улыбнулся толстяк.

– Действительно, отчего он у тебя такой красный? – послушно спросил Анфертьев.

– От беспробудного пьянства, деточка.

– Надо же, – проговорил Анфертьев и направился к выходу.

Неожиданно для самого себя он оказался на Садовом кольце, рядом с американским посольством. Прошел мимо расчетливо выставленных автомашин, которыми американцы пытались поразить воображение москвичей. Анфертьев только улыбнулся этой наивной хитрости заокеанских идеологов. Постоял перед высотным зданием на площади Восстания – оно возвышалось над ним, как Кара-Даг, который он помнил еще с тех пор, когда студентом на попутных рванул в Крым со своим другом Семидольским, для которого жизнь действительно уготовила не менее семи разных судеб: был Семидольский и начальником изыскательской партии, и домовладельцем, торговал мороженым, несколько лет прослужил горноспасателем, потом женился, еще раз женился, еще раз, но в конце концов оставил это занятие и уехал в свою глухую деревню, где занялся разведением кур и уток. Но, на его счастье или несчастье, мимо деревни вели дорогу. Семидольский нанялся геодезистом, через сотню километров стал главным инженером, продал дом вместе с живностью и переселился в вагончик дорожных строителей.

Обо всем этом Анфертьев вспомнил, пока стоял в очереди за водкой в гастрономе, расположенном в первом этаже высотки. Купил он водки, купил все-таки. Воровато, прячась от многочисленных служб, которые яростно пресекали потребление алкоголя. «Мы не допустим, чтобы Зеленого Змия занесли в Красную книгу!» – шутили москвичи, привыкшие ко всевозможным кампаниям. Не было в столице ни единого магазина с названием «Водка», над магазинами висело благовоспитанное слово «Вино». Не иначе как кому-то показалось, что само это слово может возвысить пьянство, и, кто знает, может быть, тогда и пьянство перестанет быть таковым, а превратится во что-то иное, более достойное.

Отстояв очередь в кассу, потом к прилавку, Анфертьев взял водку, сунул ее во внутренний карман плаща и, ощущая холод и тяжесть бутылки, вышел из магазина. Дверь рванулась из его рук, но в нее успел проскочить какой-то мужичонка в кожанке, и дверь тут же захлопнулась за ним, как мышеловка.

Может быть, дорогой читатель, все было совершенно иначе, может быть, освещенный разноцветными фонарями стоял под старыми липами доброжелательный павильон и в него входили оживленные, нарядные мужчины и женщины, покупали шампанское, марочные вина и высококачественную водку, изготовленную по старым рецептам из природной воды и отборной пшеницы, а милые продавщицы в белоснежных кокошниках заворачивали бутылки в яркие пакеты и желали всем праздника, счастья, желали приятного вечера в обществе любимых женщин и любезных друзей…