История и память - Жак Ле Гофф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я вновь собираюсь говорить о происходящем сегодня значительном умножении исторической документации, связанном, в частности, с увеличением количества аудиовизуальных документов, с обращением к изобразительным и собственно иконографическим документам и т. д. Хотел бы обратить внимание на два специфических аспекта процесса подбора документов.
Первый касается археологии. Моей задачей не является установить, представляет ли она собой всего лишь вспомогательную историческую дисциплину или полностью самостоятельную науку. Отмечу лишь то, насколько ее развитие обновило науку историческую. Делая в XVIII в. свои первые шаги, археология сразу же завоевывает для истории обширную территорию предыстории и протоистории и обновляет древнюю историю. Тесно связанная с историей искусства и техники, она становится важнейшим орудием расширения исторической культуры, нашедшей свое выражение в «Энциклопедии». «Во Франции "почитатели древностей" впервые проявили не только живой, но и объективный и бескорыстный интерес к археологическому документу, объекту искусства, орудиям и остаткам разрушенных строений», - отмечает П. М. Дюваль369 370, подчеркнувший особую роль, которую сыграл в этом процессе Перес, советник суда в Эксе (1580— 1637); однако первое научное общество, в котором археология играла главную роль, - лондонское Society of Antiquanesm (Общество антикваров) (1707) - основали англичане; первые раскопки, принесшие археологические открытия, связанные с прошлым Геркуланума (1738) и Помпеи (1748), начались в Италии; а немец и француз опубликовали две наиболее значимые работы в плане включения археологического документа в историю: имеются в виду Винкельман со своей «Историей античного искусства» (1764) и граф де Кэйлюс с «Собранием египетских, этрусских, греческих, римских и галльских древностей» (1752-1767). Во Франции «Музей французских памятников», главным хранителем которого был Александр Ленуар, в 1796 г. проявил интерес к археологии и способствовал отказу от негативного отношения к средним векам. Археология стала одним из тех разделов исторической науки, которые в наибольшей степени обновились в последние десятилетия: при этом интерес, проявлявшийся к объекту и памятнику, смещался в сторону пространных ландшафтов, городских либо сельских, затем - пейзажей, сельской или промышленной археологии, количественных методов и т. д.371 Археология также эволюционировала в направлении создания истории материальной культуры, которая представляет собой прежде всего «историю больших масс и большинства людей»372, благодаря чему появился такой шедевр современной историографии, как «Материальная цивилизация и капитализм» Фернана Броделя (1980).
Я хочу также отметить, что сегодня историческая рефлексия равным образом связана с отсутствием документов, с умолчаниями истории. Мишель де Серто тщательно проанализировал «сдвиги» историков в направлении «зон умолчания», в качестве примеров которых он называет «колдовство, безумие, праздник, народную литературу, забытый мир крестьянина, Окситанию и т. д.»373 Но он говорит и об умолчаниях традиционной историографии, тогда как я полагаю, что нужно идти дальше, исследовать в связи с существующими лакунами историческое документирование, ставить перед собой вопросы о забытом, о пробелах, о белых пятнах в истории; нужно провести инвентаризацию имеющихся архивов и заниматься историей - на основании документов, а также учитывая их отсутствие.
История стала наукой, подвергая критике те документы, которые мы называем «источниками». Поль Вен совершенно справедливо говорит, что история должна была бы быть «борьбой с тем видением событий, которое навязывают ей источники», и что «подлинные проблемы исторической эпистемологии суть проблемы критики, а центр всей рефлексии по поводу исторического познания должен был бы находиться именно здесь: историческое познание есть то, во что превращают его исторические источники» [Veine, 1971. Р. 265-266]. Впрочем, Вен замечает, что «невозможно случайно стать историком... нужно знать, какие задавать себе вопросы, а также какая проблематика уже освоена; политическую, социальную или религиозную историю не пишут на основании достойных уважения, реалистичных и передовых взглядов, выражаемых по поводу этих вопросов в частном порядке».
Историки - главным образом с XVII по XIX в. - выработали некий критический подход к документам, который сегодня общепринят, остается необходимым, но является недостаточным (см.: Salmon Р. 1969. И. La méthode critique. P. 85-140). Традиционно различают критику внешнюю, или критику достоверности, и критику внутреннюю, или критику степени этой достоверности.
Критика внешняя направлена в основном на поиск оригинала и на определение того, является ли рассматриваемый документ подлинным, или же это фальшивка. Это фундаментальный момент для данного подхода. И он требует, как минимум, двух дополнительных замечаний.
Первое состоит в том, что «ложный» документ - это тоже исторический документ, и что он может стать ценным свидетельством о времени, в которое он был изготовлен, а также о том периоде, на протяжении которого он считался подлинным и использовался в качестве исторического источника.
Второе сводится к тому, что некий документ, и в особенности какой-либо текст, на протяжении веков мог быть подвергнут разного рода манипуляциям, которые, производя впечатление научных, на самом деле исказили оригинал. Например, существует блестящее доказательство того, что письмо Эпикура Геродоту, сохраненное в книге «О жизнях, учениях и афоризмах знаменитых философов» Диогена Лаэрция, на протяжении веков постоянно подвергалось переделкам, в результате которых в тексте остались пометки и исправления, которые - вольно или невольно - заслонили собой написанное и исказили его «невразумительным, безразличным или предвзятым его прочтением»374.
Внутренняя критика служит для истолкования значения документа, оценки компетентности его автора, определения степени его правдивости, измерения уровня точности документа и перепроверки его с помощью других свидетельств. Но в данном случае и этого все еще не достаточно.
Идет ли речь о документах, созданных сознательно либо непред намеренно (следы, оставленные людьми, не имевшими никакого же лания передавать некие свидетельства потомкам), условия их производства должны быть тщательно изучены. Действительно, властны структуры понимают, что различные категории населения и господствующие социальные группы, сознательно или без специального намерения, вполне могут оставить свидетельства, способные ориентировать историографию в том или ином направлении. Возможность проявления власти над будущим или увековечения прошлого должна быть признана историком, а последствия подобных действий - обезврежены. Ни один документ