Александр у края света - Том Холт

Совсем наоборот, Александр стал царем — довольно неожиданно, во цвете юности, которая в противном случае оказалась бы растрачена на службе отцу в качестве верного его помощника и заместителя. Если бы Филипп прожил весь отпущенный ему срок, то Александр унаследовал бы трон где-то в районе пятидесяти лет — к каковому времени, вполне вероятно, великая цель была бы достигнута, и Александру выпала бы сволочная работа по сохранению могучей империи, вырубленной Филиппом из тела Востока. Пятидесятилетний Ахилл; честно говоря, даже представить себе такое не могу. И я не верю, что известный мне Александр когда-либо вообще намеревался дожить до пятидесяти, если был хоть какой-то способ этого избежать.

История Брехливого Пса, как она есть; все это, конечно, теперь уже ничего не значит. Если тебе достанет невоспитанности, чтобы потребовать с меня хотя бы символических доказательств в защиту всех этих инсинуаций, подумай вот о чем. Павсаний был телохранителем и одним из гетайров. Я не помню его по Миезе, но Павсаний в те времена — чрезвычайно распространенное македонское имя, так что кто знает, может быть, бедолага учился как раз у меня. Что можно сказать наверняка, так это что юный гетайр с рождения воспитывался в беспрекословном подчинении царевичу Александру и был готов выполнить любой его приказ, невзирая ни на какие последствия. Разумеется, существует вероятность, что один из этих тщательно вымуштрованных юных аристократов так жестоко ревновал пожилого одноглазого пьяницу, что зарезал отца своего повелителя в день свадьбы его сестры, позабыв все, чему его учили; когда речь идет о человеческой природе, возможно все, чему доказательствами служат мой друг Тирсений и Калликсена или Анабруза со своим сыном. Но меня в детстве научили тявкать по-собачьи, и я склонен полагать, что такое отношение к миру ничем не хуже прочих подходов, и, возможно, лучше большинства их. Так что меня моя версия устраивает.

На двенадцатый год существования колонии нам удалось наконец получить приличный урожай винограда, и я, выступая в официальной роли ойкиста, с гордостью и радостью объявил: отныне наш город независим от внешних источников выпивки.

Естественно, это следовало отпраздновать; но вместо того, чтобы не мешать непринужденной стихийной гулянке, почтенные Основатели решили, что праздник первого сбора урожая следует совместить с благодарственной церемонией в честь десятилетия колонии. Отмечать десятилетие колонии на двенадцатый год ее существования было в высшей степени разумно (в рамках логики Основателей, по крайней мере), а главным событием мероприятия должно стать официальное основание города — формальность, выполнить которую мы как-то позабыли двенадцать лет назад, занятые возведением частокола и рытьем отхожих мест.

Небольшая проблема заключалась в том, что для этой церемонии требовалось название города, а с ним мы так и не успели разобраться.

Мы пользовались сразу несколькими. Шутливое название «Нигдеполис» к тому моменту уже приелось, и мы называли наш город просто «Полис». У наших греческих соседей в ходу были названия Неа Полис («Новый город»), Македон («Македонцы») или просто Хоутои («А, эти»). После смерти Филиппа Основатели почему-то позабыли названием Филиппополь-В-Лучшем-Из-Возможных-Миров и строили фразы таким образом, чтобы не называть город вообще никак. Как называли его скифы, мы не знали, хотя легко могли догадаться.

Итак, за месяц-два до запланированного празднества единственным предметом наших бесед стало имя города. Это была всеобщая игра, и после того, как с неизбежными остротами было покончено, мы взялись за дело с удивительной серьезностью. Думаю, это был знак того, что мы наконец перестали осознавать себя македонцами, афинянами, коринфянами и даже иллирийцами или, если уж на то пошло, будинами; новости из дома уже не воспринимались, как новости из дома, а скорее как странные и малозначительные истории о знакомых когда-то городах и странах, которые с каждым новым урожаем и новой зимой уходили в пучину забвения все глубже и глубже. Иными словами, все мы начали считать себя гражданами чего-то своего, поэтому было вполне логично подыскать наконец этому чему-то подходящее название.

Тирсений, под влиянием тошнотворной сентиментальности, ставшей доминантной чертой его личности, предложил назвать город Калликсеной в честь его жены. Конечно, на ином уровне это название можно было трактовать как «Прекрасный Чужеземный Город», но все равно, никого из нас это не устраивало, ибо город давно не был для нас чужим, превратившись в дом. Основатель по имени Менипп предложил имя Апеция, что означает одновременно и «колония» и «дом вдали от дома» — изящно, однако слишком поверхностно для нас. Нам требовалось нечто простое и надежное.

Другой Основатель предложил название Эвксенополь — тройное значение: «Город, дружественный к чужестранцам», «город на Черном Море» и «Город, основанный Эвксеном», но я уговорил его снять предложение, посулив в противном случае перерезать ему глотку. Мое собственное предложение — Александрия ап Ольвия — никого, кажется, не вдохновило.

Естественно, это было вопиющим лизоблюдством как раз того уровня подхалимажа, который нравился Александру — все-таки наш торговый баланс не ухудшался, но и не становился лучше, поскольку изрядная доля серебра, вырученная от продажи зерна соседям для перепродажи на старую родину, оставалась у них в счет уплаты процентов на займы, взятые нами десять лет назад. Пожертвовав самоуважением, мы могли бы добиться от Александра выплаты некоторой части денег, обещанных его отцом, да так и не отправленных, которые позволили бы нам покрыть накладные расходы и начать сколачивать собственный стартовый капитал. Однако когда я попытался растолковать эту идею своим согражданам, те столь выразительно закатывали глаза, что мне пришлось оставить эту тему, чтобы не растерять остатки популярности.

В конце концов определились фавориты: Аполлония, поскольку наш храм был номинально посвящен Аполлону — из-за того, что у скульптора Агенора завалялась невыкупленная статуя Аполлона, которую он с радостью передал попечителям храма за символическую плату), и Антольвия («Как раз напротив Ольвии») — название, которое при всех своих очевидных недостатках обладало по крайней мере двумя достоинствами: оно соответствовало действительности и было полезно в смысле привлечения торговцев, которые может быть и хотели бы наведаться к нам, но не знали, где нас искать.

Мы остановились на Антольвии — оказалось, что другая Аполлония располагалась достаточно близко, чтобы возникли известные проблемы — и перешли к следующему этапу работ, а именно — подготовке к празднику вина.

Ясное дело, первое, что необходимо для проведения праздника вина — это вино; поэтому мы заготовили некоторое его количество — преизрядное количество, если точнее. Излишне и говорить, что мы готовили его на греческий манер, и поскольку твоему народу, судя по жиже, наполняющей стоящую сейчас передо мной чашу, надо узнать об этом благородном искусстве как можно больше, я остановлюсь на этом моменте поподробнее. Я ни на что не намекаю, но долг историка — сохранять сведения, которые могут оказаться полезными или вдохновляющими для будущих поколений, поэтому удели им внимание.

Так вот — на дворе ранняя осень, Арктур восходит и ягоды винограда достигают нужного размера и формы. Рекрутировав всех членов сообщества, способных ходить, но делающих это недостаточно проворно, чтобы успеть сбежать, ты отправляешься на виноградник с солидным запасом больших плетеных корзин, частой сетки и деталями винного пресса. Пока остальные в поте лица своего и с болью в спине наполняют корзины виноградом, по возможности ободряй и вдохновляй их. Сам же собери винный пресс, представляющий собой деревянное корыто с четырьмя ножками примерно два на два шага размером — при этом передние ножки чуть короче задних — и с желобом спереди, по которому будет сбегать виноградный сок. Усердные помощники извлекут виноградные грозди из корзин и загрузят их в большущий грязный мешок из сетчатой ткани, а мешок уложат в давильное корыто. Тут ты лезь в ящик и начинай давить виноград — сперва стоя на мешке коленями, а потом выпрямившись в рост и выжимая оставшийся сок ступнями ног, переступая равномерно и с силой. Сок побежит по желобу в кувшины, которые позднее погрузят в повозки, отвезут домой и опорожнят в большие бродильные чаны, где он останется по меньшей мере на шесть месяцев, когда завершатся все работы по подрезке, а Арктур будет восходить в сумерках — только тогда перельешь ты его в амфоры и запечатаешь смолой, чтобы впоследствии выпить или продать каким-нибудь излишне доверчивым людям. Этим способом получают легкое, терпкое вино, которое можно пить всю ночь, разводя пополам с водой, без риска умереть или отправиться домой в тачке.