Литературные воспоминания - Иван Панаев

Объяснить это для тех, которые не знали Грановского, почти невозможно. Только те, кто слушали его лекции, видели его в дружеском кружке, пользовались его советами, беседовали с ним, могут засвидетельствовать, что влияние его было действительно велико, что личность его была в высшей степени симпатична я обаятельна и что его значение не преувеличено его друзьями, как это теперь предполагают многие…

…В одном из своих сочинений Грановский говорит, что в переходные эпохи всегда особенно выдаются два типа:

«1) Люди с гордой и самонадеянной силой, идущие смело вперед, не спотыкаясь о развалины прошедшего, с чутким слухом и зорким оком. Сердца их не отзываются на звуки былого. За ними всегда остается право победы.

2) Люди, в которых воплощается вся красота и достоинство отходящего времени. Они лучшие его представители и доблестные защитники».

Грановский стоял как бы примирителем между теми и другими, сочувствуя более первым, но относясь к ним как историк с одинаковым беспристрастием. С своим глубоким, врожденным чувством изящного, он не мог не останавливаться перед красотою прошедшего, не мог не отзываться, и даже с любовью, на былые звуки, но мысль его вся была устремлена к будущему, и, не чувствуя в себе разрушающей силы первых, он понимал необходимость их и в полном сочувствии к ним благословлял их на великий подвиг…

Глава VI

Белинский в Петербурге. – Приезд Бакунина. – Его посещения. – Переезд Белинского на Петербургскую сторону. – Приезд Каткова, остановившегося у меня. – Наши занятия и гулянья. – Перевод «Путеводителя в пустыне» Купера. – Ссора Каткова с Бакуниным у Белинского. – Толки о дуэли. – Книгопродавец Поляков. – Отъезд Бакунина и Каткова за границу. – К. Аксаков в Петербурге проездом за границу. – Полтора года страдальческой жизни Кетчера в Петербурге.

Белинский, как уже известно моим читателям, остановился у меня на квартире. Через час после нашего приезда мы сидели у г. Краевского.

Г. Краевский, казалось, был очень доволен нашим приездом. Довольство выражается у него обыкновенно грубоватою любезностию и тупыми шуточками. Белинский передал ему о том, какие капитальные статьи он замышляет для «Отечественных записок». Г. Краевский одобрял планы Белинского, не без удовольствия улыбаясь, и поддакивал нам во всем с особенною мягкостию в голосе, причем иногда пускался в кое-какие рассуждения о литературе собственно для того, чтобы зарекомендовать Белинскому свое глубокомыслие.

Белинский тотчас принялся за свою вторую большую статью о «Бородинской годовщине», появившуюся в декабрьской книжке «Отечественных записок» 1839 года, и вслед за тем за «Менцеля»…

Приезд Бакунина в Петербург зимою 1840 года очень обрадовал Белинского. Бакунин заходил к нам почти всякий день и, исполненный монархического экстаза по Гегелю, рассказывал нам различные анекдоты об императоре, которые сообщались ему флигель – адъютантом Глазенапом, и возводил их в апофеозы… Сомневаться в гении Николая Павловича считалось признаком невежества. Мне казалось все это несколько странным, однако и я, по авторитету Белинского и Бакунина, настраивал себя на благоговейное восхищение монархом…

Мы только и делали, что пересказывали нашим приятелям августейшие слова, речи и поступки, сообщаемые нам Бакуниным, восторгались, умилялись и с жаром оглашали воздух стихами:

О чем шумите вы, народные витии?Зачем анафемой грозите вы России?..…Иль мало нас? или от Перми до Тавриды…От потрясенного КремляДо стен недвижного Китая,Стальной щетиною сверкая,Не встанет русская земля?

и так далее.

Бакунин оставался в Петербурге, все время в таком настроении, до весны 1840 года. Белинский переехал от меня ранней весною на Большой проспект Петербургской стороны, в видах экономии, и с любовию занялся устройством своего хозяйства и квартиры. Я переехал почти в то же время к Пяти углам, в дом Пшеницыной, который впоследствии Катков называл «кораблем Пшеницына»…

В апреле я получил от Каткова письмо, в котором он уведомлял меня, что намерен ехать за границу и перед этим прожить несколько времени в Петербурге. Я приглашал его остановиться у меня. Перед этим Катков прислал нам свой перевод шекспирова «Ромео и Юлии», который был продан нами книгопродавцу Полякову, бывшему тогда издателем «Пантеона». Деньги должны были быть заплаченными по напечатании перевода.

Катков был уже деятельным сотрудником «Отечественных записок». Несколько статей его было напечатано в библиографии; он готовил несколько больших критических статей и между прочим статью о Сарре Толстой, от которой был тогда в восторге весь кружок…

В неустоявшейся еще молодости Каткова было в это время много смешного и дикого. Его статьи и он сам были исполнены претензий; он смешивал фразу с делом, раздраженье пленных мыслей принимал за серьезный труд; рисовался и в жизни и в статьях и доводил свою самоуверенность до заносчивости.

Когда я вспоминаю о Каткове, он до сих пор представляется мне почему-то не иначе, как с несколько прищуренными глазками, с сложенными на груди руками, декламирующий стихотворение Фрейлихграта и повторяющий с легким завыванием:

Capitano! Capitano!..

или декламирующий свой прекрасный перевод гейневского «Французского гренадера»:

* * *Какое мне дело! пускай поджидают…Бросаю детей и жену,Голодною смертью пускай умирают:В плену император! в плену!..

Катков был тогда очень молод, и его молодость проявлялась в нем странными фантазиями. Раз как-то захотелось ему итти непременно в погребок и провести там вечер, как это делывал в Берлине знаменитый Гофман, которым все мы сильно увлекались в то время.

Катков предложил мне это.

– Да ведь здесь, Михайло Никифорыч, нет таких погребков, как в Германии, – возразил я: – здесь берут только вино в погребках, а не распивают его там… Если вы хотите, я пошлю за вином…

– Нет, я хочу непременно пить в погребке.

– Да коли это здесь не водится?

– Отчего не водится? Это вздор! Если не водится, так мы введем это в обычай… Я знаю, почему вам не хочется: вы боитесь унизить этим свое достоинство… – и разгорячась более и более, Катков начал нападать по этому поводу на различные дворянские предрассудки и нелепые приличия, которыми я, по его мнению, был заражен.

– Так вы решительно не хотите итти со мною? – спросил он в заключение, складывая торжественно руки и щуря глазки.

– Решительно нет.

– Ну, так я пойду один.

Катков взялся было уже за шляпу, но потом отложил свое намерение.