Завещание ночи - Кирилл Бенедиктов

Мы пробирались по коридору, то и дело поскальзываясь на свежем помете. В лицо все сильнее дул теплый воздух — там, впереди, угадывалось какое-то открытое пространство. Логически рассуждая, высокое и обширное, поскольку должна же была такая масса летучих мышей где-то гнездиться. И по мере нашего приближения к этому месту идти становилось все тяжелее и тяжелее — мы словно рвали невидимую паутину, затягивающую туннель все гуще. Внезапно меня охватило неподдающееся контролю желание развернуться и броситься со всех ног обратно. Возможно, я бы так и сделал, если бы не уткнувшийся мне между лопаток ствол автомата. Затем я почувствовал ужас. Не страх, не подрагивание в коленках или что-нибудь еще в этом роде — ужас, древний, как ночь, поднялся из глубин моего сознания, грозя разорвать мое сердце. Я ощутил, как немеют мои лицевые мускулы.

— Тот-Амон, — сказал Олег негромко, и ужас отступил.

— Что? — ошалело спросил я, оборачиваясь. Рысьеглазый не ответил. Его лицо, застывшее как гипсовый слепок, было лицом робота, и я понял, что он не произнес ни слова. Он не мог произнести ни слова, он так же боролся с ужасом, как и я, только его методы борьбы были другими. И еще я понял, что ничего не означавшее для меня словосочетание «Тот-Амон» произнес я сам.

— Тот-Амон, — снова пробормотал я, будто вспоминая что-то давно забытое. — Сады страха…

Под ногами мягко и упруго заколыхалась насыпанная над глубокими известняковыми цистернами почва. Цистерна… в них обитали странные безглазые существа, которым иногда бросали рабов, колодцы, ведущие вниз, скрывались где-то здесь, в буйной растительности, среди пальм и роз Садов Страха…

Вспыхнул свет. Он хлестнул по глазам, как плеть, и я временно ослеп. Растерянно пытаясь справиться с мельканием желтых и красных пятен, я почувствовал, что меня снова толкают на пол, услышал короткую автоматную очередь и звон разбившегося на миллионы осколков огромного стекла. Сады Тот-Амона исчезли, я лежал на металлическом полу туннеля, а рядом со мной лежал рысьеглазый, уперев магазин автомата в неровный шов плиты. Коридор заканчивался метрах в десяти от нас, а дальше смутно угадывалось во тьме какое-то громадное помещение или пещера. Оттуда ударил в нас луч гигантского прожектора, уничтоженного Олегом, и где-то там, впереди и вверху, медленно одна за другой загорались потрескивающие синие лампы. Помещение становилось видно все лучше. Это был гигантский зал, стены которого уходили вверх метров на двадцать. Глубину его определить было пока трудно: лампы загорались, главным образом, перед входом и под потолком, а дальняя часть зала по-прежнему оставалась затемненной. Прожектор, скалящийся осколками фонаря, висел на двух черных паучьих кронштейнах посредине зала. А под ним на громоздком металлическом кубе непонятного назначения переливался отблесками синего пламени Череп Смерти.

И я понял, что мы достигли Конца Пути.

— Что это? — спросил Олег, не поворачивая головы. Я не ответил. Я смотрел в пустые глазницы хрустального Черепа, зачарованный исходившим от него свечением. Это был он, Череп Смерти, Око Виракочи, Хрустальный Ужас, вещь более древняя, чем все вещи нашего мира, исключая, быть может, Чашу, вещь, с которой началась для меня эта история и которой она, по всей видимости, должна была завершиться. Наконец, я заставил себя оторваться от завораживающего взгляда этой мертвой призрачной головы и поискал глазами Чашу. Чаши нигде не было, не видно было также и Железной Короны с Камнем, о которой я знал только со слов Лопухина-старшего.

Вспыхнула, потрескивая, последняя лампа. Гудели невидимые генераторы, равномерно выдыхая нам в лицо сухой теплый воздух. Густая тяжелая пыль, гонимая этим искусственным ветром, невысокими волнами перемещалась по ровному полу, по зачехленным пультам и панелям каких-то приборов. Зал казался мертвым, но кто-то прятался в нем — кто-то, включивший прожектор и лампы. И этот кто-то видел нас, а мы его — нет.

— Что будем делать? — спросил я рысьеглазого. На этот раз не ответил он, и я подумал, что зря все-таки не воспользовался своим единственным шансом тогда, в туннеле, когда руки его были заняты прибором ночного видения. Олег напряженно вглядывался в пугающую пустоту зала, и его автомат еле заметно перемещался вправо — туда, где между корпусами двух зачехленных машин темнел глубокий черный провал.

Внезапно он трудноуловимым движением перекатился на спину и снова на живот, оказавшись под прикрытием противоположной стены. Теперь нас разделяло четыре метра пустого пространства. Олег бросил еще один взгляд на черный провал и перевел автомат на меня.

— Встать! — тихо, но отчетливо скомандовал он.

Я почувствовал острую, неожиданно щемящую обиду. Странно было бы ожидать чего-то другого от человека, который всю дорогу держал тебя под прицелом, и все же где-то в глубине души я до конца надеялся, что мы будем сражаться вместе. Но Олег не хотел драться вместе со мной. Он предпочел выставить меня вперед как приманку и мишень, чтобы выманить Хромца из его убежища. На секунду мне захотелось демонстративно встать и пойти обратно, чтобы получить пулю в спину. Потом я вспомнил о Наташе.

— Сука, — ответил я так же тихо и поднялся.

Я шел по коридору к порогу зала, сжимая в скованных руках бесполезный теперь фонарик. Впереди щерил свои кристаллические зубы Череп Смерти, сзади смотрел мне в спину зрачок АКСа. Шаги гулко отдавались в гигантской раковине распахнувшегося надо мной пространства — прятаться теперь было бессмысленно.

Я сделал несколько шагов по направлению к металлическому кубу. Мои ботинки оставляли в пыли глубокие следы, но набегавшие пылевые волны тут же заносили их. Пять шагов… десять… хрустели под ногами осколки стекла… пятнадцать… куб был совсем близко. Теперь я хорошо видел Череп — он не светился собственным светом, его бесчисленные отшлифованные грани отражали свет горевших под потолком ламп.

— Остановись, — сказал чей-то голос.

Я замер — мне показалось, что это произнес Череп. И только секунду спустя я понял, что голос доносился откуда-то сбоку.

Несколько очень длинных, очень страшных мгновений в зале было тихо. Где-то под потолком поскрипывали, раскачиваясь, кронштейны прожектора. Скалился Череп.

— Возвращайтесь, — предложил голос, когда эти мгновения истекли.

— Вы не в силах изменить то, что предначертано. Щепка не может остановить поток.

Это был все тот же голос, он все так же мастерски менял интонации, — сейчас он был отрешенным и величественным, — но это все равно был голос человека, которого я ненавидел всеми силами своей души. Голос Хромца.

— Я дарю вам жизнь, хотя вы ее и не заслужили. Я дам вам уйти, чтобы вы могли встретить Приход Ночи… Ибо Ночь близка.

Я, наконец, пришел в себя и обрел дар речи.

— Ты, козел, — заорал я во всю глотку, — отдай мою девушку!

Его ровный, бесстрастный голос перекрыл мой крик — он продолжал говорить, как ни в чем не бывало, и я почему-то подумал, что он читает речь по бумажке.

— Смертные! — пророкотал Хромец. — Возвращайтесь туда, откуда пришли! Я могу стереть вас в пыль, могу ввергнуть в огненные бездны… Но я добр. Я отпускаю вас, чтобы вы увидели исполнение мечты, которой более двух тысяч лет, и предначертания, которое старше вашего мира… Идите!

Когда он сказал «идите», я, наконец, установил источник звука — им был небольшой динамик, вмонтированный в стену за неясными громадами машин слева от меня. Окончательно убедившись, что самого Хромца поблизости нет, я шагнул вперед и протянул скованные руки, чтобы взять Череп.

Казалось бы, эта история должна была бы отучить меня удивляться чему-либо. И все-таки я совершенно обалдел, когда Хромец появился в пяти метрах передо мной по ту сторону металлического куба. Он возник на пустом месте, словно соткался из воздуха. Властным движением он поднял руку –колыхнулись тяжелые складки странного золотистого одеяния, — и я остановился. Не от удивления, как в первый раз, а от того, что не мог больше пошевелить ни ногой, ни рукой.

— А, Ким, — произнес он уже совершенно другим, обычным и, я бы даже сказал, усталым голосом. — Опять вы… Я ведь предупреждал вас, по-хорошему предупреждал… Чего ради вы сунулись в эти норы?

Я попытался пошевельнуть губами — не получалось. Было такое ощущение, как будто мышцы лица скованы заморозкой, вроде той, что применяют дантисты. Только тут в меня заморозки вогнали литра три.

— Наташа, — сипло выдохнул я одним горлом.

— Наташа? — переспросил он, удивленно подняв брови. — А, это та самая девица, которую вы все никак не могли поделить с внуком археолога? Да бросьте вы, Ким, в самом деле… Речь идет о вселенском могуществе, об играх богов, а вы про какую-то девку…

— Где? — хотел спросить я, но из горла вырвалось что-то вроде рычания. Он улыбнулся — жуткой, мертвенной улыбкой скелета.