Паутина любви - Виктория Холт

Он сидел в своем кресле, свежевыбритый, умытый, в кашемировом халате, а я думала — как он не похож на того человека, что сидел с нами в уличном кафе, — яркого, веселого молодого человека, влюбленного в жизнь и в Дорабеллу. Как все печально обернулось!

Я часто говорила с ним о Тристане, рассказывая, как мальчик растет, какой он сообразительный, как он улыбается нянюшке Крэбтри и мне… какое это благословение!

Дермот кивал, Но я знала, что думает он о Дорабелле.

Шли недели. Настроение было тревожное. Главной темой разговоров вновь стали события в Европе. Все ощущали растущую напряженность и говорили о возможности войны. Опять беспокоил Гитлер. Теперь все знали подробности о событиях в Судетах и Чехословакии. Решится ли Гитлер на вторжение? А если так, что сделают Англия и Франция? Будут опять стоять в стороне? Будут находиться в бездействии, в то время как его требования — все возрастают?

Это тяжелое лето подходило к концу. Пришла весточка от Ричарда:

«Я не могу понять, почему вы остаетесь там, почему не собираетесь домой? Похоже, это стало у вас навязчивой идеей. У ребенка есть превосходная нянька, ваша мать говорит, что ей можно полностью довериться. Зачем же оставаться там еще и вам?»

Я ощущала его беспокойство и понимала завуалированное раздражение в мой адрес. Ричард считал, что я веду себя глупо или остаюсь здесь по какой-то иной причине.

Было ясно, что мы отдаляемся друг от друга. Мне было жаль обижать его, но стало понятно, что мое влечение к нему было лишь мимолетным и мои чувства не дают основания ожидать более глубоких взаимоотношений. Думаю, он чувствовал то же самое.

Я вновь отправилась к миссис Парделл. Она приветствовала меня с обычным мрачным радушием. Приняла она меня в гостиной, где я села напротив портрета Аннетты в серебряной раме.

— Ну, и как идут дела? — спросила она.

— Печально, — ответила я.

— Значит, так… Ну, думаю, это возмездие! Так и в Библии говорится: Господь счел необходимым наказать его за грехи!

— Ах, миссис Парделл, не судите Дермота строго.

Она покачала головой:

— Он убил мою девочку, я это знаю! И вашу сестру, есть уж такие мужчины. Думаю, за ним вовсю ухаживают?

— Да, о нем заботятся.

— Ага, что ж, так ему и надо! Бог знает, кто был бы у него следующим: жена номер три, я думаю!

Было бесполезно спорить с ней, ее мнение сложилось раз и навсегда: Дермот убил ее дочь и мою сестру, а теперь его постигло то, что она называла «воздаянием».

Выйдя от нее, я ощутила подавленность. Никто не знал, что произойдет в ближайшем будущем: возможно, нас ждала война. Это было у всех на уме, и мои проблемы были сущей мелочью по сравнению с грядущей катастрофой. Я часто вспоминала Гретхен, Эдварда и их маленькую дочку. Мать время от времени писала мне о них.

«Мы очень довольны, а Эдвард просто в восторге. Гретхен переполнена радостью, несмотря на заботы. Увы, с каждый днем ей все чаще приходится беспокоиться за своих родителей. Твой отец очень мрачно оценивает ситуацию и очень беспокоится о том, что предпримет Гитлер, если ему позволят захватить Чехословакию. Какой ужасный человек этот Гитлер! Хорошо бы от него избавиться!

Как у тебя дела? Мне кажется, там делают глупость, настаивая, чтобы Тристан оставался: в конце концов, все равно за ним ухаживаете ты и няня Крэбтри…

Не вижу причин, почему бы тебе не приехать домой… хотя бы в гости. Приехала бы на Рождество и привезла с собой Тристана и няню? Наверняка он уже может путешествовать и, должно быть, очень подрос. Как хотелось бы видеть его! Приезжай, погости подольше. Отец скучает по тебе, как и я.

Как там Дермот? Случившееся просто ужасно. Ты пишешь, что теперь у него кресло-каталка? Бедняга, будем надеяться, что со временем ему смогут помочь.

Не забывай, дорогая, мы ждем тебя дома с Тристаном. Надеюсь, его все-таки отпустят.»

Я не слишком на это надеялась, хотя, возможно, через несколько месяцев и удалось бы выехать в гости к родителям с малышом.

Я часто рассматривала портрет Дорабеллы, держала его в руках и погружалась в воспоминания. Это было глупой привычкой, которая могла лишь углубить мою меланхолию. Дорабелла однажды сказала, что «переживать по поводу того, что невозможно изменить, — это учить свое горе плавать вместо того, чтобы утопить его». Где-то она это услышала, и выражение ей понравилось. Если бы она вернулась!

Потом мне припомнилось, что когда-то она сказала, что всегда будет иметь при себе мой портрет. Она держала его в своей комнате, которая примыкала к их совместной с Дермотом спальне. Теперь, когда Дермот жил внизу, комната была свободна. Мне захотелось взглянуть на портрет. Неплохо бы этим миниатюрам стоять рядом.

Я поднялась в ту комнату — большую, с кроватью, снабженной пологом, с плотными шторами на окнах. В своё время этот портрет стоял на столике, теперь его там не было. Я припомнила, что Дорабелла говорила, будто собирается спрятать его, потому что портрет постоянно напоминает ей о моем отсутствии.

Когда-то я видела, как она доставала его из ящика комода. Я предположила, что они теперь должен лежать там, поскольку в тот роковой день, когда она пошла купаться, меня в этом доме не было. Я открыла ящик. Там валялись разные предметы: какие-то перчатки, платки, пояс, но портрета не было. Выдвинув ящик, я пошарила внутри. Пусто. Где же миниатюра? Возможно, в другом ящике? Я обыскала весь комод, но портрета не нашла.

Озадаченная, я осмотрелась, а потом прошла в спальню. Здесь был гардероб и еще один комод, но там тоже не оказалось портрета.

Любопытно, где же он мог быть?

Одна за другой шли нелегкие недели. Мы встречались с Джоуэном три-четыре раза в неделю. Я познакомилась со многими фермерами, жившими на его землях: он постоянно приглашал меня сопровождать его в поездках.

Я поближе познакомилась и с его бабушкой. Между ними существовали крепкие узы: она в Джоуэне души не чаяла, и мне нравилось его отношение к ней, внешне выражавшееся в легком добродушии, но на самом деле очень нежное.

Встречи с ним освещали особым светом эти долгие летние дни. Все носило привкус какой-то нереальности — моя жизнь, да. и сам мир. На горизонте собирались тучи войны, и появлялось предчувствие, что я присутствую при конце эпохи. Я поддавалась ходу событий, не в силах напрячь собственную волю. Все как будто кто-то решал за меня.

Меня продолжало интересовать исчезновение портрета. Я сказала об этом Матильде.

— Думаю, Дорабелла могла припрятать ваш портрет.

— Но куда? Вы же знаете, у меня есть ее портрет, а поскольку рамки парные; миниатюры прекрасно выглядели бы рядом.