Салтыков. Семи царей слуга - Сергей Мосияш

Ответ князя понравился Екатерине, она засмеялась:

— Выходит, в нашем полку прибыло.

Когда тронулись дальше, Дашкова, ехавшая рядом, спросила:

— Если не секрет, что он там написал?

— Какой секрет, Катя, — усмехнулась императрица. — Он предложил править вдвоем. Это с ним-то?

— Струсил, значит, струсил Петр Федорович.

Но когда остановились на очередной отдых, явился от императора и второй посланец — гофмаршал Измайлов.

— Ну а с чем пожаловали вы, Михаил Львович?

— Ваше величество, император не желает проливать невинную кровь людей.

— Вполне разумное желание. Я тоже не хочу.

— Он послал меня сказать, что ради спокойствия державы готов отречься от престола.

— Григорий Николаевич, — позвала Екатерина Теплова.

— Я слушаю, ваше величество.

— Составьте, пожалуйста, черновик отречения Петра от престола.

Теплов, достав свои письменные принадлежности, пристроившись у пня, строчил отречение: «В краткое время правительства моего самодержавного Российским государством узнал я тягость и бремя, силам моим несогласное… того ради через сие объявляю, что я от правительства Российским государством на весь век мой отрицаюся… в чем клятву мою чистосердечную пред Богом и всецелым светом приношу нелицемерно. Все сие отрицание написано и подписано моею собственной рукой».

Императрица прочитала сочинение Теплова, одобрила. Передавая Измайлову, сказала:

— Пусть перепишет своей рукой и подпишет.

Вечером Измайлов воротился и привез отреченную грамоту, подписанную Петром.

— Где он сейчас? — спросила Екатерина.

— В Ораниенбауме.

— Значит, Петергоф свободен?

— Да. Но у него есть еще просьба, ваше величество.

— Какая?

— Он просил не отнимать у него Елизавету Воронцову и скрипку.

— Да ради бога, — усмехнулась императрица. — Пусть тешится.

На следующий день рано утром в Петергоф поскакал отряд гусар под командованием поручика Алексея Орлова. Следом выступили гвардейские полки.

Прибыв в Петергоф, Орлов сразу же начал готовить торжественную встречу ее величеству. И когда вслед за полками появилась на белом коне Екатерина со своей спутницей, загрохотал пушечный салют, раскатилось тысячеголосое «ур-р-р-а-а!». Гвардейцы ликовали: наша взяла!

Сойдя с коня, императрица вошла в Монплезир, за ней последовали все ее сторонники во главе с братьями Орловыми.

— Григорий Григорьевич, езжайте с гвардейцами за ним. Пусть он прибудет сюда, а тут мы уже решим, что с ним делать.

— В Петропавловку его надо, — сказала Дашкова. — А еще лучше в Шлиссельбург.

Императрица улыбнулась снисходительно, но смолчала, кивнула Орлову:

— Ступайте за ним, Григорий Григорьевич.

До Ораниенбаума рукой подать, и уже после обеда Орлов привез Петра в сопровождении Гудовича. Алексей Орлов указал им флигель, в котором экс-императору предстояло ждать решения своей судьбы.

— Ну что касается предложения княгини Воронцовой-Дашковой, — сказала императрица, — то я с порога отвергаю его. Каков бы он ни был, но он пока мой муж.

— Но он же собирался упечь вас в монастырь, — не унималась Дашкова.

— Тем более не хочу следовать его методе. Как бы вы поступили, Александр Михайлович? Уж вы-то опытный дипломат, вам и карты в руки.

— Шлиссельбург не выход, — заговорил Голицын. — Это превратит его в мученика-героя, и найдется сумасшедший, который постарается его освободить. Русские любят мучеников. И снова смута.

— Ну так как быть?

— Надо дать ему возможность жить частным лицом недалеко от столицы под охраной преданных вам гвардейцев, ваше величество. Но пред тем обязательно обнародовать его отречение от престола.

— А если он попросится в Голштинию?

— Отпустите его.

— Ага, — вмешалась опять Дашкова. — Он там стакнется со своим любимым Фридрихом.

— Фридриху он был любезен как император, княгиня, но как частное лицо не будет представлять интереса. А чтоб именно так и было, вам, ваше величеств о, в первом же письме к прусскому королю надлежит заявить, что вы остаетесь верны договору о мире. И все. Фридрих и не подумает из-за Петра начинать войну, тем более он и так потерял в ней много.

— Спасибо за совет, Александр Михайлович, — поблагодарила вполне искренне императрица. — А теперь давайте решим, куда его лучше всего сослать. Григорий Григорьевич, предлагайте.

— Я бы отправил его в Ропшу, ваше величество.

— Почему именно туда?

— Там есть дворец для размещения. И это всего в двадцати семи верстах от столицы. Туда идет наезженная дорога. И что не менее важно, Ропша далеко от моря.

— Ну и что?

— Ну как же, ваше величество? У него шведский король — родня, вздумает выручить…

— Он и мне родня, — улыбнулась Екатерина. — Но я вполне с вами согласна, Григорий Григорьевич. Везите его в Ропшу, пожалуйста.

— А если он попросит увидеть вас? — спросил Орлов.

— Вряд ли. Пусть напоследок полюбуется Елизаветой Романовной. Ну а если все же попросит — откажите. Довольно я насмотрелась на эту рожу.

Через час в сопровождении гусар и Алексея Орлова Петр отправился в Ропшу, в почетную ссылку. А любовницу его, Елизавету Романовну, велено было везти в Москву.

А Екатерина Алексеевна стала готовиться к торжественному въезду в свою столицу, и Григорий Орлов уже в ночь ускакал в Петербург, чтобы сделать все для ее встречи на высшем уровне.

25. Смерть Петра

Дворец в Ропше, построенный еще Петром I для его сподвижника Ромодановского[76], ныне казне принадлежал.

Дворец не маленький, но бывшему императору отвели невеликую комнату, из которой его почти не выпускают. У двери часовой, у окна часовой — тоскливая жизнь наступила.

Петр Федорович пишет письма своей жене, ныне царствующей Екатерине Алексеевне, умоляя вернуть ему его единственное утешение — Елизавету Воронцову, скрипку и собаку. Ну и отпустить его в родную Голштинию.

Однако жена не отвечает. В письмах он унижается, клянется в лояльности, ночью, лежа в холодной постели, скрипя зубами, шепчет по ее адресу проклятья: «Сука, сволочь, гадина. Да если б знал, давно б убил тебя. Ну погоди, ну погоди».

Екатерина хотя и не отвечает на его записки, но все их читает внимательно, иногда и слезинку уронит, не то несчастного мужа жалея, не то себя, угодившую в такую историю. Ах, если б он умер, какое б было ей облегчение. Эта кощунственная мысль никогда никому не высказывается, но она как надоедная муха зудит в ее голове.

Она не может быть спокойна, пока он тут рядом под Петербургом, он, законный наследник русской короны.

Ночью в жарких объятиях Григория Орлова она иногда вдруг начинает плакать.

— Что с тобой, Катенька? — спросит возлюбленный участливо.

— Ах, Гришенька, — вздохнет она, прижимаясь к богатырской груди его. — Что-то будет…

— Все, что надо, уже было, Катя. Ты на троне, я твой страж, за мной гвардия, нам сам черт не страшен.

— Черт, может, и не страшен, — вздыхает Екатерина со значением.

И Орлов догадывается, о чем думает его царственная зазноба, и понимает, что она никогда никому не скажет этого вслух. Даже ему, любимому. Но и он ей даже намеком не посмеет сказать, о чем догадывается. Вот брату можно и впрямки:

— Слушай, Алеха, доколе ты будешь возжаться с этим тонкошеим?

— Ишь ты какой прыткой. Ободрали его как липку.

— А при чем тут это?

— Как при чем? Ему даже в карты играть не на што. Пришлось своих сотню в долг дать.

— А при чем карты?

— А что мне с ним еще делать? В жмурки играться?

— Напейтесь как следует, поссоритесь, и… По пьянке чего не бывает. Что ты, маленький, тебя учить надо? Она по ночам спать не может из-за него.

— А може, из-за тебя, Гриш?

— Ох, Алеха, выпросишь по зубам.

— Ладно. Не серчай.

— Возьми Федьку с Ванькой Борятинских, Гришку Потемкина и еще кого из наших, наберите водки, закуски побольше. Упейтесь как следует, а особенно его постарайтесь накачать. И все. Може, он от перепоя и сам окочурится. Уходить его надо, неужто не ясно?

Алексей Орлов с первого же дня приезда Петра в Ропшу весьма внимателен с ним. Почти каждый день является к нему, выслушивает его жалобы и даже сочувствует. Петру не нравится у Орлова улыбочка снисходительно-ироничная, нет-нет да являющаяся на его лице.

Это бесит Петра, и он едва сдерживается: «Эх, встреть я тебя чуть ранее… да я б тебе за твою ухмылку всю б рожу расквасил».

Но это лишь думается, а в действительности приходится унижаться перед этим цербером:

— Алексей Григорьевич, ну вы-то как мужчина понимаете, что для меня значит Елизавета Романовна — и скрипка. Почему их-то меня лишили? А мой мопс чем виноват?