Король-Демон - Кристофер Банч

— Дамастес, по-моему, ты никак не можешь взять в толк одну простую вещь, — продолжала Маран. — Да, я частенько злюсь на своих братьев. Да, порой своими выходками они меня просто бесят. Но из этого не следует, что я не одна из Аграмонте.

— Я в этом не сомневался, — заверил ее я.

— Вот и отлично. В таком случае, ты понимаешь, что для меня означает присутствие этого отребья на моих землях, да? Ведь мерзавцы подстрекают к неповиновению моих людей.

Ее щеки заалели, глаза вспыхнули.

В кои-то веки я подумал, прежде чем заговорить.

— А тебе не приходило в голову, — произнес я как можно мягче, — что Праэн мог совершить ошибку? Что один, а то и несколько человек из тех, которых он судил и предал казни, не виновны? В этом случае Праэн поступил как самый настоящий тиран, поправ их права.

— Права! — воскликнула Маран. — У меня тоже есть права. У меня есть право на спокойствие, право на жизнь, у меня есть право на свою землю. И каждого, кто попытается лишить меня этого... извини, я врежу ему изо всех сил. И так же поступают мой брат и его друзья.

— Ты не ответила на мой вопрос.

— Не ответила, — согласилась Маран. — Возможно, Праэн и ошибся, хотя как, по-твоему, поступил бы с этим сбродом мировой судья? В конце концов, у этих пятнадцати человек были обнаружены жуткие шелковые шнурки. Разве имперское правосудие обошлось бы с ними более милосердно?

Я вспомнил патрули, переходившие от дома к дому, от квартала к кварталу и без жалости расправлявшиеся с мужчинами, женщинами и даже с детьми на основании единственной улики: желтого шелкового шнурка или какой-нибудь вещи, возможно ворованной. Именно так Тенедос усмирял Никею.

— Нет, — честно признался я. — Но имперское правосудие — это система, система работоспособная, подкрепленная текстом законов, а не основанная на чьей-то прихоти. И с этой системой согласно большинство граждан Нумантии. В противном случае Тенедос не то что не смог бы так долго удерживать власть — он даже не взошел бы на престол, какая бы многочисленная армия, какое бы сильное колдовство его ни поддерживали.

— Дамастес, — продолжала настаивать Маран, — мы, Аграмонте, столетиями управляли своими землями как суверенные монархи, пока Совет Десяти спотыкаясь брел неизвестно куда. Неужели ты думаешь, что мы доставляли преступников в Никею и предавали их суду? Помню, отец вершил правосудие на площади перед Ирригоном в окружении своей дружины. Иногда виновных наказывали кнутом, иногда высылали с нашей земли. Иногда, очень редко, человека уводили в неизвестном направлении, и больше я его никогда не видела. Какая разница между этим и тем, чем занимается Праэн?

Разницы не было никакой, что я и пытался доказать. Но ссориться мне не хотелось.

— Маран, — осторожно произнес я. — Если честно, больше всего меня выводит из себя не то, что делают Праэн со своими дружками. Но почему он так настойчиво старается втянуть меня во всю эту грязь? Он что, действительно хочет, чтобы я, как и грозился, пошел жаловаться императору?

— Разумеется, нет, — поспешила заверить меня Маран. — Быть может, черт побери, он просто хочет, чтобы ты раскрыл наконец глаза и увидел, кто ты есть на самом деле. Дамастес, ты не просто мой муж, ты граф Аграмонте. Рано или поздно у нас появятся сыновья, и ты будешь рассказывать им, почему этим нужно гордиться.

Тебе придется учить их, что они принадлежат к сильным мира сего и вольны распоряжаться жизнью и смертью своих людей, что бы там ни говорили законы далекой Никеи. Праэн пытается показать тебе, чем ты должен стать!

Посмотрев на свою жену, я увидел огромную пропасть, пропасть идей, воззрений, жизненных ценностей, обусловленную нашим несоизмеримым общественным положением, властью, богатством. Эту разделяющую нас пропасть я никогда не смогу понять, признать, преодолеть. От моего гнева не осталось и следа, и внезапно я, к своему изумлению, поймал себя на том, что мне хочется плакать.

По столице ходило все больше слухов насчет майсирцев: как они жестоко обращаются с бедными; как под каблуком солдатского сапога стонут покоренные земли; как они осквернили нашу единую религию человеческими жертвоприношениями и надругательством над девственницами; каким порокам и разврату предается правящий класс Майсира, в первую очередь король Байран, — и так далее, и так далее. Не имеет смысла повторять и пересказывать эти глупые вымыслы, обычную попытку очернить перед началом войны будущего врага.

На густонаселенную приморскую провинцию Гермонасса, расположенную к западу от Дары, обрушилась беда: эпидемия чумы. Человек просыпался утром, терзаемый приступами кашля. Затем у него начиналась лихорадка, сопровождаемая резкими болями в области живота. Далее следовали кровотечение, конвульсии, и к вечеру жертва умирала. Все, общавшиеся с заболевшим, также заражались и, как правило, умирали. Считанным единицам удавалось выздороветь, но, оправившись от болезни, они жалели о том, что остались в живых.

Сегодня чума наносила свой удар здесь, на следующий день в десяти шагах отсюда, а еще через день в противоположном конце провинции. Ничто не могло остановить болезнь. Гермонассу охватила паника, быстро перебросившаяся через границу в соседнюю Дару и докатившаяся до Никеи. Все со страхом ожидали прихода чумы. Многие бежали из столицы, спасаясь от неизлечимой напасти. Но чума так и не перекинулась за границы Гермонассы; по-видимому, с нее хватило разорения одной провинции.

Следом за ней пришла еще более страшная болезнь — эпидемия глупости и некомпетентности. Глава провинции Гермонассы вместе со всем своим окружением умер в первые дни чумы. Пришедшие на смену случайные люди оказались не готовы взвалить себе на плечи такой груз ответственности за управление провинцией. Лекарства, направленные в провинцию по приказу Тенедоса, расхищались или исчезали бесследно. Колдунов и лекарей задержали дожди, размывшие дороги, и караванщики, отказывавшиеся ехать в Гермонассу, несмотря на самые щедрые посулы и самые страшные угрозы.

Нумантия всем сердцем откликнулась на беду, направив в пострадавшую провинцию провиант, одежду и рабочих. Но до Гермонассы, похоже, не доходило абсолютно ничего. Зерно гнило на складах или портилось в дороге. Одежда посылалась куда-то в другую сторону, где ее следы терялись. Даже императорские декреты игнорировались или выполнялись спустя рукава, и Тенедос бесился от собственного бессилия.

Гермонассу захлестнули беспорядки и массовые волнения, и я был вынужден ввести в провинции чрезвычайный режим. Даже армия оказалась поражена этим бичом некомпетентности, и закаленные в боях части рассыпались, словно нестройные ряды новобранцев, впервые увидевших неприятеля. Офицеры неправильно истолковывали приказы, подчинялись им скрепя сердце или вовсе отказывались повиноваться.