Мое преступление - Гилберт Кийт Честертон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И совершенно очевидно, что иные искали его за пределами этого мира и призывали силы зла извне. Есть весьма надежные свидетельства, что некоторые из них получали то, о чем просили.
Сейчас католик принимает за основу реалистический опыт человечества и историю. Спиритуалист обычно принимает за основу недавний оптимизм девятнадцатого века, когда родилось его вероучение, которое туманно предполагает, что если существует что-то духовное, то оно счастливее, выше, прекраснее и возвышеннее всего, что мы до этого знали, и, значит, откроем все двери и окна, позволяя ворваться призрачному миру. А мы думаем, что за этим стоит лишь простое невежество, как если бы романтик восемнадцатого века, вычитав у Руссо идею о том, что дикий человек схож с Адамом в райском саду, отправился бы жить на острова каннибалов, чтобы его окружали счастье и добродетель. Его бы окружили, возможно, но в более физическом и менее приятном смысле. Романтик может допускать, что каннибалов не существует, оптимист – что не существуют поклонники дьявола или сам дьявол. Но они есть. Именно достоверность жизненного опыта является ключом ко многим тайнам, в том числе и к таинственной политике Римско-католической церкви.
Перевод Марии Акимовой
Огненный ангел
Я обнаружил, что на свете действительно есть человеческие существа, которые думают, будто сказки вредят детям. Я не говорю о госте в зеленом галстуке, ибо его я никогда не считал настоящим человеком. Но дама, написавшая мне серьезное письмо, считает, что детям нельзя читать сказки, даже если они правдивы. Она говорит, что жестоко рассказывать их детям, ведь дети могут испугаться. В таком случае придется утверждать, что жестоко давать девушкам сентиментальные романы, ибо девушки могут над ними плакать. Все эти разговоры – от полного забвения того, что собой представляет ребенок, и на этом забвении построено множество образовательных схем. Если вы будете оберегать детей от гоблинов и троллей, дети сами выдумают их. Маленький ребенок в темноте может увидеть больше кошмаров, чем сам Сведенборг[68]. Он может вообразить чудовищ слишком страшных и темных, чтобы их нарисовать, и дать им такие жуткие имена, какие не могут явиться даже в безумном сне. Ребенок обычно любит ужасы и продолжает наслаждаться ими, даже если они его пугают. И трудно сказать точно, когда ему становится действительно плохо, – и то же верно для нас, когда мы по собственному желанию заходим в пыточную камеру великой трагедии. Страхи не приходят к нам из сказок, они рождаются в глубине нашей души.
Пугливость ребенка, как и дикаря, вполне разумна; им тревожно в этом мире, потому что этот мир и правда очень тревожное место. Они боятся остаться одни, потому что это на самом деле ужасно – быть одному. Варвар боится неведомого по той же причине, по которой агностик восхваляет его, – потому что оно есть. Итак, сказки не порождают детские страхи или любые другие виды страха, сказки не знакомят ребенка с идеями зла или уродства, все это уже есть в ребенке, потому что есть в нашем мире. Сказки не приводят ребенка к мысли о чудовищах, они учат его, как с ними бороться. Если у ребенка есть воображение, он знаком с драконом. Сказка же рассказывает о том, как святой Георгий смог этого дракона победить.
Именно это делает сказка: она показывает с помощью ряда ярких картинок, что у беспредельного страха есть предел, что бесформенным чудищам противостоят божьи рыцари, что во вселенной есть нечто более таинственное, чем тьма, и более сильное, чем страх. Когда я был ребенком, я вглядывался в темноту, пока ее громада не превращалась в гигантское чудовище ростом выше небес. Если в небе виднелась звездочка, она всего лишь делала его циклопом. Но сказки вылечили меня: на следующий день я прочитал подлинную историю о том, как одноглазого гиганта примерно тех же размеров победил маленький мальчик вроде меня (с таким же опытом и даже ниже по социальному статусу) – с помощью меча, пары простеньких загадок и храброго сердца. Иногда ночью море казалось мне таким же страшным, как любой дракон. Но потом я познакомился со множеством младших сыновей и маленьких матросов, для которых справиться с драконом-другим было так же просто, как и с морем.
Возьмите одну из самых страшных сказок братьев Гримм – «О добром молодце, который страха не знал», и вы поймете, что я имею в виду. В этой сказке много настоящих кошмаров. Мне особенно запомнилось, как ноги человека, упавшего в камин, пошли сами собой, а потом соединились с выпавшими из камина туловищем и головой. Но главное в сказке совсем не эти ужасы, а то, что главного героя они не пугают. Самое страшное из всех этих кошмарных чудес – его бесстрашие. Он хлопает чудовищ по спине и приглашает чертей выпить с ним вина; множество раз в своей юности, страдая от страхов нашего времени, я молил о двойной порции твердости его духа. Если вы не читали концовку этой истории – прочтите сейчас; это одна из самых мудрых вещей в мире. В конце концов героя пугает его жена, выливая на него ушат холодной воды. В одной этой сентенции гораздо больше правды о браке, чем во всех книжках, что сейчас наводнили Европу и Америку.
По углам детской кроватки стоят Персей и Роланд, Зигфрид и святой Георгий. Если вы уберете эту гвардию, вы не сделаете ребенка более разумным, а
