Последний адмирал Заграты - Вадим Панов

Большинство стекол выбито, двери распахнуты, на мраморных ступенях переднего крыльца лежат три трупа. И на газоне — еще три. И еще тела на дорожках. А за спиной роскошного особняка горит конюшня, и какой-то мальчишка, наплевав на стрельбу и огонь, возится с воротами, пытаясь спасти обезумевших лошадей. Руки мальчишки обожжены, из глаз текут слезы, но он не уходит. Он плачет в голос, он кричит от боли, но продолжает возиться с замком. Он не видит набегающего сзади разбойника, не видит, что тот уже заносит над его головой топор, не видит… И не увидел.

Потому что именно этого бандита Помпилио снимает первым.

Коляска остановилась на опушке, на небольшом пригорке, с которого открывается замечательный вид на особняк дер Суан. На разгром. На поле боя.

Помпилио изучает картину, как эксперт — полотно художника. Он видит всё целиком, весь замысел и каждую деталь, каждый эпизод боя, каждый мазок. А выбрав цель, вскидывает «Трактирщицу» и наносит на полотно свой штрих.

Выстрел. Укрывшийся за каретой разбойник валится на землю. Подпись: Помпилио дер Даген Тур.

Выстрел. И падает на дорожку человек с факелом. Подпись.

Выстрел. И на ступенях крыльца появляется еще один труп.

До особняка четверть лиги. Для «Трактирщицы» — пустяк, для Помпилио — тем более. И пули в бамбаде подходящие — тяжелые «единороги», пробивающие стальной лист с тысячи шагов.

Выстрел. Выстрел. Выстрел.

Не бой, а бойня, хладнокровное убийство, но тонкости бамбадао не волнуют, ибо сейчас он не человек, а Хоэкунс. Он ищет цели.

Выстрел.

Разбойники понимают, что беспощадный, не знающий промаха воин их попросту отстреливает. Разбойники начинают суетиться, искать другие укрытия и попадают под огонь приободрившихся защитников поместья. Слуги дер Суан знают, что хозяйка ждала на ужин бамбадао, и встречают прибытие Помпилио радостными воплями.

Выстрел. «Единорог» насквозь прошивает деревянный забор и входит в грудь укрывшегося за ним бандита. Следующая пуля попадает убегающему разбойнику в спину. Он подпрыгивает, кричит, потом падает на клумбу с белыми лилиями и царапает ногтями землю. Выстрел…

— Они разбегаются! — орет Хайме.

— Нет.

— Нет?!

— Они умирают, — уточняет Ивар. — Не успеют разбежаться — бамбадао их перебьет.

— Сделай что-нибудь, кретин! За что тебе деньги платят?!

Менсалиец отвечает галаниту злобным взглядом, но слова его, тем не менее, весьма сдержанны:

— Пачик не говорил, что придется воевать с бамбадао.

— Какая разница? Вас десять человек!

— К дому пошли тридцать.

— Там был сброд, а вы…

— Мы не пойдем! — отрезает Ивар. И менсалийцы поддерживают вожака одобрительным гулом. Черные повязки исчезают в карманах. Боя не будет.

— Испугались?

«Твари! Тупые животные! Ублюдки!»

Коляска подъезжает к особняку. Лысый адиген в белой офицерской форме спрыгивает и бежит к крыльцу. Кажется — вот он. Один. Иди и убей. Но… Но десять менсалийских головорезов не испытывают никакого желания атаковать одинокого адигена.

— Он занят, пытается спасти людей из огня… Вы можете подобраться…

Хайме почти умоляет.

— Это бамбадао, синьор Линчик, — угрюмо отвечает менсалиец. — Если разбойники убили его тетушку, нам нужно быть как можно дальше отсюда.

— Ты что, смеешься?

— Поверьте, синьор Линчик, мне доводилось видеть взбешенного бамбадао — нам лучше уехать.

— Я доложу о проявленной трусости агенту Пачику, — обещает Хайме. — Я думаю, он вас…

— Зато я останусь жив, — пожимает плечами Ивар и разворачивает коня.

Линчик скрипит зубами.

— Тетушка Агата!

Дым обжигает ноздри и глотку. Стены дышат огнем, перекрытия готовы обрушиться, некоторые балки уже на полу, но Помпилио не уходит. Мечется по комнатам и кричит:

— Тетушка!

Валентин успел облить его водой, но она уже испарилась. Скоро начнет испаряться плоть, точнее — жариться. Но Помпилио не уходит.

— Тетушка!!

Большого зала почти не существует. Сейчас это печь, которая скоро станет пеплом, но Помпилио замечает тело и бросается в огонь. Успевает вытащить старушку и бегом несет ее к дверям. Он уже знает, что Агата дер Суан мертва, но не собирается оставлять ее в гибнущем доме. Он хочет сказать ей «прощай». Он должен сказать ей «прощай».

— Мессер, сюда!

Верный Валентин заставил слуг таскать воду и сумел сделать для Помпилио коридор. Не безопасный и не длинный, но сумел. Помпилио выбегает во двор, и слуги, как по команде, прекращают таскать ведра. Они понимают, что дом обречен. Слуги останавливаются, а верный Валентин подходит к хозяину и очень тихо говорит:

— Мне очень жаль, мессер.

И в его голосе столько же горечи, сколько в задымленных легких Помпилио.

Адиген бережно кладет Агату дер Суан на землю, садится рядом и говорит:

— Пусть все уйдут.

— Да, мессер.

Но Помпилио уже не слышит слугу. Он держит старуху за руку и беззвучно просит у нее прощения за то, что опоздал. Потом молчит. Потом снимает с груди медальон, целует изображение Доброго Маркуса, наматывает цепочку на руку, закрывает глаза и начинает молиться. Очень-очень тихо. Очень-очень искренне.

Особняк умирает, конюшня уже умерла, слуги пытаются спасти флигель и хозяйственные постройки. Они не обращают внимания на мертвых, потому что нужно победить огонь. Потому что мертвые никуда не денутся. Слуги таскают воду, а на опушке появляется Бен. Он смотрит на пылающее поместье, на суетящихся слуг, на разбежавшихся коней, потом замечает уцелевшую коляску, живую кобылку при ней и возносит хвалу святому Альстеру.

А рядом с коляской сидит на земле рыдающий мальчишка. Валентин мажет его обожженные руки густым кремом, перевязывает куском ткани, треплет по голове и что-то говорит. И мальчишка перестает плакать. Он недоверчиво смотрит на Теодора, а тот с серьезным видом кивает, подтверждая свои слова, и снова треплет его по голове. Не снисходительно, а с уважением. Мальчишка озирается, смотрит на разбежавшихся коней и неуверенно улыбается. Его руки заживут еще не скоро, они горят, и боль рвет мальчишку, но он смотрит на спасенных лошадей и улыбается. Он знает, что поступил правильно.

А Помпилио продолжает молиться.

Тетушка Агата родом с Кааты, ее ждет другой Праведник, но Помпилио всё равно молится Доброму Маркусу, уговаривая лингийского покровителя позаботиться о женщине, которая была дорога одному несчастному адигену. Помпилио молится, потому что ничего другого для Агаты дер Суан он сделать не может. Потому что он опоздал.

— Мы требуем свободы!