Всё к лучшему - Ступников Юрьевич

– Не знаю, что там, – ответил я. – Может, русские ребята подпили ночью и под утро подрались… Сейчас оденусь, спущусь…

Почти в дверях я столкнулся с мужчиной. Он выглядел растерянно и смутно.

– Мы из соседнего дома. Возьмите мобильный телефон, – сказал он, протягивая аппарат. – Это вашего Саши. Кажется, его убили…

Первая любовь – и такая удачная. Редкий случай. Или я ничего не понимаю в жизни. Они встретились полтора года назад. Моя третья дочь, домашняя и беззащитная. И Саша, недавний репатриант из Ташкента, из русско-еврейской смешанной семьи. Ему едва стукнул тогда 21 год, на три года старше ее. Эта была удивительная пара. Они даже внешне были очень похожи: оба голубоглазые, с одинаковым разрезом век и даже прической.

Саша носил длинные русые волосы, заправленные на затылке под резиночку. Их со стороны нередко и принимали за брата и сестру. Он, подучив иврит, начал работать. Рабочим, конечно. Но не пил и не курил. В смысле, побочных расходов не было. Звезд с неба для себя не требовал. Подкопил и взял подержанную машину, достаточно, чтобы ездить на работу и к нам, в соседний город. Он редко сидел в доме, хотя встречались они каждый день. Приезжал после работы и забирал дочь куда-нибудь на набережную, или к друзьям, или, как они там гуляют, молодые влюбленные. Для нее это был сразу и первый поцелуй, и первый мужчина. Через полгода мы застукали, что поздно ночью он остался ночевать. А рано утром тихонько ушел. Многие работы в Израиле начинаются уже с семи утра. И так повелось. Но торчать в доме, смотреть телевизор или подолгу разговаривать с нами он стеснялся. Мы делали вид, что ничего не видим. Это была на редкость счастливая пара, и, даже во времени, они никогда не ссорились.

Однажды, выйдя раненько, я застукал его у холодильника. Он доставал сливки к кофе. И сильно смутился, словно делал что-то непотребное.

– Послушай, – мне было легко говорить, – у меня за спиной шестеро. Себя я не считаю. Седьмой мне погоду не сделает. Ты меня не объешь. Пожалуйста, не стесняйся и бери сам, что надо и когда захочешь. Ладно?

– Ладно, – согласился он, но, быстро сглотнув чашку кофе, убежал. Он был очень воспитанный и ответственный парень. Весной мы решили, что поможем ребятам со свадьбой. Дочка все-таки хотела эти девичьи мечтания – с белыми платьями и куклами на машине. Праздника. Жизнь для нее праздником и была.

В тот обычный октябрьский вечер Саша заехал за ней после работы, и они направились с еще одной русской молодой парой из соседнего дома отмечать день рождения подруги. Отмечать – громко сказано. Просто повод вместе тусануться в ночном клубе Тель-Авива. Мы были спокойны: ребята непьющие, страна в целом безопасная. Впереди выходной день. Шабат. Дороги полупустые. Верующие и соблюдающие традиции, а их немало в Израиле, в этот день ходят пешком. Клубы и дискотеки в южных странах начинают работать с полуночи, поэтому не удивительно, что ребята вернулись в наш город уже под утро, к пяти. Дело молодое…

Они остановились у соседнего дома, в ста метрах от входа к себе, то есть к нам, и весело болтали, прощаясь. В это время туда же подъехала и машина с четырьмя «марокканцами», подвыпившими или, скорее, подкуренными. Один из них, двадцатилетний, только полгода назад вышел из тюрьмы. Он ударил ножом русского парня, потребовав его девчонку. Парень, между прочим, был солдатом в увольнении – Родину защищал. Нож прошел в двух сантиметрах от сердца, и все обошлось операцией. Выжил.

Мне это рассказала, позвонив, его мать. Но я ее так и не увидел. Сразу предложил записать этот эпизод на камеру. А она побоялась встретиться. Объяснила, что когда был суд, молодые дружки преступника, из местных, из Северной Африки, но зато настоящие евреи, чистокровные, предупредили ее, чтобы не настаивала на суровом наказании. И когда она не послушала, после первого заседания у нее подожгли машину, прямо у дома, на парковке.

– Кому ты докажешь, что это не самовозгорание? – сказала она тогда. – Мы чуть не потеряли сына, а потом еще и автомобиль. Поди, купи другой… Извини, я боюсь. Рассказываю тебе, потому что это тот же парень. Он получил всего несколько лет, поскольку не убил. Но вскоре за хорошее поведение вышел. Его отец владеет ювелирным магазинчиком, где продают дутое восточное золото, соблюдает традиции. Не то что мы, полугои. На суд тогда пришла целая команда крикливых и агрессивных «марокканских» теток. И вот…

Но это все я узнал потом. В то утро мои ребята стояли около дома и прощались. По-русски. Им было хорошо и радостно жить. «Марокканцы» выскочили из машины, тоже, оказалось, что вернулись домой, и вдруг тот самый, отсидевший, остановился.

– Вы почему смеетесь, русские? На своем языке. Это над нами?

Через секунду он вытащил нож и два раз просто ударил Сашу в грудь. Ткнул.Тот упал и задергался, синея на глазах. «Марокканцы» разбежались. Вскоре «скорая» забрала его в больницу. Я немедленно позвонил родителям мальчика. Была половина шестого утра.

– Да кто это там? Совсем одурели, – услышал сонный голос его отца.

– Срочно собирайтесь. В больницу. С Сашей несчастье, подробностей не знаю, – сказал я и повесил трубку.

К больнице, что под Реховотом, наши машины прибыли одновременно. Нос к носу. Мы поднялись к реанимации, и врачи почти час отказывались говорить. Мать Саши плакала, чувствовала, а мы с его отцом курили на лестнице, где я уговаривал его не бросаться на дверь. Не ломать. Подожди… Где наша дочь, мы не знали – она пропала.

Наконец, вышел русский врач и соврал, что им привезли какого-то неизвестного парня, может, и не вашего, и предложил пойти на опознание. Мать заметалась, и тогда пошла моя жена. Через две минуты она вышла, как будто без воздуха внутри, шатаясь, тихо и страшно. И кивнула головой:

– Это он.

Нож сразу попал в сердце…

Дочь, на чьих глазах все это произошло, и в одну секунду мир перевернулся, мы нашли только после обеда. Забившуюся куда-то, с невидящими глазами. Ее колотило мелкой дрожью – на всю оставшуюся жизнь.

Сашу хоронили через два дня – поздно для Израиля. Но ведь он, по матери, русский. Уже мертвому ему сделали обрезание, иначе надо было искать христианское кладбище где-то далеко, в кибуце. А так… Мы вывалили его с носилок в яму, в мешке, как положено, куда-то в угол и закопали.

Дочь полностью ушла в себя. Раз-два в неделю она ездила на ту могилу с его матерью, ни с кем не разговаривала, спала, одевалась и уходила. Сидела в каком-нибудь баре с банкой пива до утра. И так – по-новой. Мы ничего не могли сделать. Закрыть дверь? Драться, не выпуская? Мы теряли ребенка на глазах. Это длилось почти год.

У родителей Саши осталась еще дочка. Они бы и вернулись, но некуда. В узбекский Узбекистан? Да и квартиру продали. Так она, эта жизнь, и поползла для них дальше.

Я, работая и встречаясь с друзьями на тех же шашлыках, выпив, моментально тогда переходил на «марокканскую» тему. Прорывало. Оно же дома все продолжалось, мучительно и бессильно. А русских баб средних лет я не взлюбил. Если мужчины, как правило, сочувственно молчали, то их жены, трезвые в своей рассудительности до тошноты, говорили, что на хулигана с ножом можно нарваться где угодно, и в автомобильных авариях гибнут повсюду. А что под ненависть и нож подвернулся русский – так подонки есть среди всех. Вон, в России… Словно его и не убили именно за то, что русский, от ненависти через край.

– А судьба, – талдычили бабы, – есть судьба.

Плевал я на вашу судьбу. Не знающие, что такое потеря. Не довелось, видать, дорасти. Сытость премудрости – это глупость, приправленная ханжеством и самодовольством. Я, чувствуя, что выгляжу эмоционально, не солидно, еще больше ненавидел тогда этих женщин и старался встречаться за столом только с друзьями. Благо, было с кем.

Убийцу судили. И, поскольку он только недавно вышел из тюрьмы, дали на редкость много. При хорошем поведении, лет через шесть, то есть к своим двадцати семи годам он вернется домой. Жрать, дышать, трахаться и еще больше ненавидеть приезжих «русских». Только уже, как в его многочисленной семье, не публично, а дома. Или на работе. Но – тихо.

Я обманул дочь. Она не хотела уезжать ни от могилы, ни из уже привычной страны. Куда-то на север. В «холодную» Беларусь. Я сказал, что маме в Минске будет одной трудно с двумя младшими сестрами, и она полгодика поможет, а потом, если захочет, вернется. Но мы ведь должны помогать друг другу? Посмотри вокруг, больше некому.

И на новом месте, в новой стране, первые полгода она дергалась. Только куда уж.

Сегодня у нас растет замечательная внучка Машенька. Земля, она же большая и одновременно маленькая. Как жизнь. Но не люди.

У людей одновременно не получается…

ВЕРА

Когда человек говорит с самим собой, это называется болезнью.

А когда с никем – духовностью.

Я отложил листок и сказал самое заветное: