Проклятие визиря. Мария Кантемир - Зинаида Чиркова

Обещал царь помилование сыну, а теперь хотел, чтобы другие сняли с него эту клятву...

Опасался Пётр, что в деле этом видит меньше других, «дабы не погрешить, ибо натурально есть, что люди в своих делах меньше видят, нежели другие в их», и потому передал дело на рассмотрение двум судам — церковному и светскому.

Страшился Пётр нарушить своё слово, данное перед Богом сыну, — помиловать его, — боялся угрызений совести.

«Я с клятвою суда Божиего письменно обещал оному своему сыну прощение и потом словесно подтвердил, ежели истину скажет. Но хотя он сие и нарушил утайкою наиважнейших дел, и особливо замыслу своего бунтовного против нас, яко родителя и государя своего».

Просвещённые митрополиты, архиепископы, епископы и прочие духовные лица не решились стать судьями в этом деле. Они только привели царю изречения из церковных книг — одни были за смерть виновному, другие призывали к милости.

А общим стало одно заключение церковных властей: «Сердце царёво в руце Божией есть», что означало: как поступит сам самодержец, так и будет справедливо...

Приехав домой светлым июньским днём, Кантемир сообщил дочери решение светского суда, состоящего из 127 самых высших чинов государства.

Решение было однозначным и суровым: «Царевич весьма себя недостойно того милосердия и обещанного прощения государя своего отца учинил...»

Избавили сенаторы и светские высшие чины Петра от его клятвенного обещания, данного перед Богом.

Приговор был краток: «Царевич достоин смерти и как сын, и как подданный...»

Мария ужаснулась. Как станет вести себя Пётр после казни сына? Не явится ли ему во снах призрак казнённого, убитого им? Но слишком уж тонкой и нежной представлялась ей душа Петра, а она была закалена в долгих боях и трудах и не страшилась призраков.

Но казнь не потребовалась.

Пытки и душевное смятение не оставили царевича в живых.

Он скончался сам 26 июня в семь часов пополудни — не потребовалось ни плахи, ни палача...

И похоронили его тихо, без всякого парада и церемоний — как изменника, но и как царское лицо — саркофаг с его телом поставили рядом с гробом его жены в Петропавловском соборе.

Но в день похорон Мария вместе с отцом приглашена была на торжество спуска девяностапушечного корабля — царь сам разбивал бутылку с шампанским о борт спускаемого судна, сам поднимал потом чару с вином в честь нового корабля, и Мария видела, что не было в его лице ни волнения, ни грусти, ни сожаления.

На другой же день после отречения царевича Пётр издал указ: наследником престола объявлялся малолетний сын Петра и Екатерины — Пётр Петрович. Отныне на всех ектеньях он поминался как второе лицо после государя.

«Екатерина может быть довольна, — думала Мария, — теперь она добилась всего, о чём только может мечтать женщина её происхождения: её сын будет продолжателем династий, будет царствовать...»

Однако торжество Екатерины длилось недолго: вскоре сын её тихо угас, и снова остались лишь две дочери — Анна и Елизавета.

Анну уже сосватали за голштинского принца, и дело считалось решённым.

Как будто в противовес этим ужасным известиям, продолжались в Петербурге самые разные торжества — по случаю дня победы в Полтавской баталии состоялся грандиозный фейерверк, парадный обед на четыреста персон, на котором присутствовала и вся знать города.

Кантемир с женой и дочерью также были приглашены на эти празднества.

Мария чувствовала себя не совсем уютно: из памяти не изгладились события, предшествующие этим торжествам...

Во время парадного обеда, улучив момент, к Кантемиру подсел Пётр Андреевич Толстой и показал ему именной указ царя. «За показанную так великую службу не токмо мне, но и паче ко всему отечеству в привезении по рождению сына моего, а по делу злодея и губителя отца и отечества...» — так начинался он.

Царь пожаловал Толстому чин действительного тайного советника и в награду 1318 крестьянских дворов.

Толстой мог хвалиться — он начинал службу беспоместным дворянином, а теперь владел более чем пятью тысячами душ крепостных. Это было огромное богатство.

Но самым главным в возвышении Петра Андреевича было то, что он стал фактическим руководителем Тайной разыскной канцелярии. С тех пор как учреждена была эта канцелярия, ведавшая всеми тайными разыскными делами по государственной измене, заговорам и наговорам, Толстой сделался незаменимым лицом в свите царя, и теперь уже косо посматривали на него прежние любимцы и питомцы государя — и Меншиков, и Ягужинский, и адмирал Апраксин.

Толстой продолжал бывать в доме у Кантемиров, и все самые свежие новости Мария узнавала из первых уст.

Правда, Толстой не слишком-то распространялся о своей деятельности, но по отдельным словам, намёкам и вскользь брошенным репликам она многое знала о частной жизни Петра, а владело ею не простое любопытство, а тоска по Петру, страстное желание видеть его, говорить с ним...

Но Пётр после дела царевича редко заглядывал в дома своих приближённых — его ожидали уже новые дела и новые свершения...

А она ждала и ждала, когда же Пётр вспомнит про неё, когда приедет, когда снова возьмёт её на руки и отнесёт в постель.

Никому не сказала она о том, что девственность её сломил Пётр, никто в семье и не догадывался, что Мария страдает по одному лишь Петру.

И только Анастасия изредка взглядывала на Марию и загадочно бросала:

   — Что-то с лица спала наша дочурка. Да и не пора ли найти, приискать ей хорошего жениха?

Дмитрий Константинович только отмахивался: девятнадцать, ещё не старая дева, да и найдётся хороший жених — теперь Кантемиры на виду, звание сенатора позволяет князю быть в курсе всех государственных и иных дел. Неужто не отыщется среди молодых людей тот человек, что захочет сделать счастливой такую красавицу, умницу и богатейшую наследницу, как Мария?

Сама Мария бежала от подобных разговоров, как чёрт от ладана.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

   — Моргует[29] она ассамблеями твоими...

Екатерина сказала это словно бы вскользь, сквозь ласковую усмешку, обращённую к Петру, и глядя на маленькую Елизавету, давившуюся куском мяса.

Пётр как будто вспыхнул, но промолчал.

Речь шла об ассамблеях, учреждённых царём при дворе, посещение которых было обязательно для всех знатных молодых людей государства.

Вводя их, думал Пётр расшевелить молодёжь, заставить и двигаться, и говорить, и танцевать свободно, раскованно. Да и девочек надо было приучать к танцам на людях, свободному обращению с кавалерами.

Екатерина никогда не настаивала на своём мнении, если что-то ей не нравилось, лишь мимоходом бросала два-три слова и больше не возвращалась к обсуждению затронутой ею темы.

Ей вспомнилось, как добивалась она того, чтобы русский царь больше всех внимания уделял именно ей — целый гарем возил он с собой во все свои походы и каждый вечер брал новую женщину или девушку.

Ласковая и приветливая Екатерина дарила перстни, кольца, серьги, броши за одну только ночь с Петром всем девушкам, которые удостаивались чести быть взятыми на царское ложе.

И оказывалась единственной, кто был в этот вечер свободен, кому не надо было лечиться от постоянного насморка или спёртости в груди.

Так постепенно отвадила она других девиц, бывая всегда нужной и даже необходимой, когда загоралось у царя желание.

И теперь она была уже законной женой, но как мало этого было ей!

Услышав о новом увлечении Петра, она и тут не изменила себе.

Выждала время, поняла, что дело серьёзное, к тому идёт, что стареющий Пётр выберет себе эту фаворитку из главных, но никогда даже не упомянула о Марии, зная, что придёт час и два-три её слова окажут на Петра своё действие.

Случай теперь был удобный. Мария действительно несколько раз уже не приезжала в ассамблеи, отговариваясь то слабостью, то головной болью, то ещё какой-нибудь болячкой.

Пётр и не обратил бы на это внимания, да недремлющее око Толстого, которого Пётр заставил следить за всеми проявлениями дел и мыслей среди знати России, подвигнуло его подать царю список тех, кто не хочет бывать на ассамблеях.

Среди других знатных фамилий упоминалось и имя Марии Кантемир, княжеской дочери, пропустившей уже три ассамблеи.

Вот при этом упоминании имени Марии и сказала вовремя свои два-три слова Екатерина.

Сказала и как будто забыла, начала наставлять Лизоньку не давиться куском большим, а отрезать маленькими кусочками, как и полагается в приличном семействе.

Пётр смолчал тоже и только позже, когда они с Толстым вышли в его кабинет, мрачно приказал Петру Андреевичу:

— Расследуй и доложи...

И выразительно поглядел на начальника Тайной канцелярии — кому, как не ему, следует иметь понятие обо всём в России.