Охваченные членством - Борис Алмазов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На лицах америкосов большими буквами написано стихотворение Тютчева «Умом Россию не понять...» Правда, инвестировать тоже бесполезно.
Сынок
Мертвецки пьяный негр едва влезает в полупустой троллейбус. Два или три перегона с трудом ворочает вареными яйцами глаз. Так и не сообразив, где находится, обращается к бабке у окошка, словно вышедшей из книжки-раскладушки о курочке Рябе.
— Мама! Къдэ минэ астановка будить?
— Кака я табе мама! — возмущается старушка, поворачиваясь к негру.
И тут же умиляется, расплываясь в улыбках
— Сынок... Да ты же пьяный совсем! Где же ты назюзюкалси-то? Мати моя! Сынок! Табе куды ехать-то? Сынок!
Надо полагать, что пьяный негр — почти русский! Во всяком случае — наш! Сынок!
Фамилие такое
У метро «Ломоносовская» — фруктовый базар. Бесконечные ряды толстых теток над горками баклажанов, яблок, груш и всякого августовского изобилия.
Среди рядов русских баб, как сторожевые башни, торчат кепки, носы азербайджанцев, под разнообразными усами сверкают символы благосостояния золотые коронки.
По проходу враскачку двигается негр, из тех, кто даже «мертвый идет играть в баскетбол». Двухметровая машина. Как говаривал Маяковский: «негр рублен из лабрадора». Черная базальтовая глыба мышц в джинсах и майке.
Наклоняется к азербайджанцу, тычет во что-то пальцем.
— Згольго здоит?
Трудящийся Востока что-то булькает в ответ.
— Ты, что, черножопый, охренел? — возмущенно отшатывается негр.
Торговки падают от смеха рядами, мелькают нежных цветов трико «Дружба».
Азербайджанец кричит, что рядом с негром он — «лэбедь бэли...»
Но слово сказано. Поезд ушел. В данном случае негр цвета паровоза. Черные плечи и короткокурчавая голова уплывают поверх толпы.
...И я понимаю, что «черножопый» — это не цвет кожи, это «фамилие такое» или моральный облик, например...
«Просто стыдно за советских женщин!»
По Лиговке в закатный час идет вокзальная бомжиха последнего срока годности в таком градусе, что еще кружка пивка — и существо обращается в вещество. Во всей безумной красоте своей профессии: с фонарем под глазом и в грязнейшем китайском плаще, из-под которого мелькают голые синие куриные ноги. Под ручку с ней тащится молоденький и симпатичный негритосик в форме кубинского курсанта, лупая во все стороны наивными глазами олененка Бэмби.
Бичиха, как и положено при ее градусе, что-то темпераментно толкует посланцу Острова свободы.
— А я ему говорю! Прямо в глаза! Я, чтоб ты знал, Педро, такой человек... Я — такой человек!
На пути этой фантастической пары возникает наш родной отечественный алкаш! Увиденное повергает его в шок! Он долго качается, глядя вслед воплощенной дружбе народов и рас. И только руками разводит. Так и стоит, подобно непрочно укрепленному дорожному указателю на перекрестке, мучительно ища глазами собеседника. Но улица в этот час уже пуста. Наконец я попадаю в зону его обзора. И, делая ко мне несколько нетвердых шагов, соотечественник потрясенно произносит:
— Нет, ты видел? Конкретно, ты видел? Бож-же мой! Бож-же мой!
Он горестно разводит руками:
— Н-н-ну... Ну... и ну... Ну, просто стыдно за советских женщин!
Я не решаюсь выяснять, что именно послужило для него причиной стыда, и оставляю его в позе огородного пугала и глубокой задумчивости!
«За всех за нас!»
Однако расово-смешанная пара может стать и объектом гордости россиян, и даже восторга.
Среди огромного числа моих приятелей была семейная пара из Анголы. Замечательные ребята аспиранты-врачи. Когда они окончили аспирантуру и муж защитил кандидатскую и поехал домой, в Африку — воевать, а жена с двумя ребятишками осталась в России, поскольку и защититься не успела, да и под пули с детишками ехать не было резона, пришлось ей здесь с двумя «Максимками» не сладко, поэтому все знакомые, в том числе и я, помогали.
И вот, когда я однажды волок моих африканцев на дачу и торопился на электричку с трехлетней Клавкой на руках, совершенно черной мамашей под руку, у которой держался за подол пятилетний Вовка, по детсадовскому прозвищу «Сникерс», навстречу нам попался символ гласа народного — сильно выпивший соотечественник. Глаза его пыхнули восторгом с интенсивностью, сравнимой с электросваркой.
— Твоя? — подмигнул он мне, лучась от счастья.
— Ну!
— И Маугли?
— Ну!
— Ну, парень! Воще! Так держать! Отлично! Просто жму руку! Отлично! Молодец! Так держать! Спасибо! Это за всех за нас! За нас за всех!
И он долго воздевал над толпою сжатые рукопожатием ладони, символизирующие нерушимое братство народов.
«Скидики»
Годфрей Саквеява — великий труженик, он больше всех добывал рекламы и объявлений (соответственно и зарабатывал более остальных). Правда, добытую и записанную им текстовку нужно было еще и перевести с русского... на русский. Однажды, в его отсутствие, вся радиостудия ломала голову над тем, что может означать слово «скидики!», поставленное Годфреем в заголовок! Пока он сам не прочитал вслух: «Выниманий! Наоптовы покупкаболшой скидики! Пятьнадесят процент!»
Но с каждым днем он говорил все лучше! И я не удивлюсь, если когда-нибудь на популярном радиоканале услышу его голос, читающий новости совсем без акцента.
Годфрей очень дорожил тем, что ему удалось приехать в Россию и что он живет и работает в Петербурге! «Горад — зказака!» Один как перст в чужой стране, он каждой клеточкой своей темной кожи знает, что единственный его союзник — работа! В труде его будущее! Поэтому и пашет... как негр! Подтянутый, аккуратный, готовый к работе в любое время суток! Я постоянно ставлю его в пример своему сыну.
Однажды мне удалось его «приподнять» над постоянно подтрунивающими коллегами. Я заехал по дороге домой за сыном, который работал на радиостудии. Стояла дикая жара. Все студийцы выползли из подвала, где размещалось «Эльдорадио», на Конногвардейский бульвар, постоять в теньке и проветрить пропотевшие в духоте футболки и шорты. Девчонки были готовы от жары выпрыгнуть из бюстгальтеров и плавок. И только Годфрей Саквеява был, как обычно, в черном костюме, лаковых туфлях и черном галстуке на безупречно белой крахмальной рубашке.
— Как приятно, — сказал я, вываливаясь из потной машины на мягкий асфальт тротуара, где вязли женские каблучки, — как приятно среди этой стаи полуодетых дикарей видеть цивилизованного, поистине белого человека!
Годфрей молча и торжественно пожал мою руку. В глазах у него плясали веселые африканские черти!
Погодите! Этот парень многого добьется! И неизвестно, кто кому тогда предоставит «болшие скидики ».
Негры нам, русским, комплементарны. Во-первых. потому, что их на просторах нашей родины пока еще немного, во-вторых, своей безалаберностью, любовью к выпивке и многим другим, в том числе и хорошим, они на нас очень похожи. Не случайно же «солнце русской поэзии» и «наше все» — негр! Ну, и, кроме того, мы же воспитаны на «Хижине дяди Тома», про которую в США трудящиеся, уверен, и не слыхали (им некогда, они бабки куют!). Это мы слезы утирали на фильме «Цирк»: «Спи, мой малшик... Зладко, зладко...». Мы и негры... И вообще, как посмотреть! Во многом мы, русские, тоже негры, только белые...
ФАЗЕНДА И ШЕСТЬ СОТОК
«Социализм — это учет» (В. Ленин). Учитывалось все. А вослед затем запрещалось. И запрещалось тоже все. Но человек так устроен, что многие запреты преодолевает. Причем способы бывают самые разнообразные. Дачные эпопеи достойны широкого полотна. Во-первых, потому что «дача», как явление действительности, была символом достатка. Дача и машина. Дача, изваянная из морского контейнера, а машина «Москвич-408», по сравнению с которым «Волга» казалась космическим кораблем. Хотя именно про нее когда-то сказал Форд-младший, что это уже не телега, но еще не автомобиль.
В милитаризованной стране, коим являлось наше отечество, в пятидесятые годы, в самый разгар холодной войны, явилась идея, не утратившая своей актуальности и сегодня. А куда девать население в случае ядерной или иной катастрофы, когда огромное число горожан нужно будет из мегаполисов вывозить? Ответом на это явилось создание садоводств, с раздачей участков, размером в шесть соток в наиболее неплодородных и не пригодных для сельского хозяйства районах Ленинградской области, где и сегодня-то огромные пространства, бывшие когда-то деревенскими полями, пустуют. Таким образом, вопросы: «почему же земля под садоводства нарезается там, где редко ступала нога человека и испокон веку ничего не росло, и почему так далеко от города, и почему туда транспорт не ходит?» — характеризуют вопрошающего как политически незрелого человека, нелепые вопросы коего привели сначала к шепотку на кухнях, затем к диссидентству, а впоследствии к полному крушению СССР и всей системы стран социализма.
