Бруклинские ведьмы - Наталья Фрумкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это ничего… ничего, — приговариваю я, но пес делает дикие глаза, тяжело дышит и рвется из ванны прочь, поднимая волны, одна из которых вздымается так высоко, что окатывает и меня тоже, и я начинаю смеяться. Этот песик, это купание — отличное противоядие от серьезной деловитой обстановки спасающей жизни больницы, ее протоколов, документов и анализов, и смерти, что может притаиться за соседней дверью.
— Хорошо, хорошо! Прекрати уже это! — кричу я псу и залезаю к нему в ванну как есть — в джинсах и свитере, и он немедленно успокаивается, будто даже его поразило такое сумасшедшее поведение. Стоит себе спокойно, пока я мылю его и обрабатываю уши, пыхтит, а я стараюсь, чтобы мыло не попало ему в глаза, а то он еще сильнее перепугается. Потом он дает мне лапу почти как для рукопожатия. Спасибо, мол, за помощь.
Тут-то Ноа нас и обнаруживает, открыв дверь, — мы оба сидим в воде и мыльной пене, морда пса лежит на краю ванны, и вид у него умиротворенный.
— Что за черт? — спрашивает Ноа. — Это еще кто?
— Это моя новая собака. Думаю, назову ее Бедфордом. Решила, что Бедфорд-авеню — моя любимая улица.
— Погоди. Ты купила собаку?
— И да и нет. Я ее не покупала. Это она, как оказалось, меня выбрала. И, кстати, это не она, а он. Стоял на крыльце, когда я вернулась домой, ждал меня. И у меня действительно есть любимая улица. Дриггз-авеню может только мечтать об уровне Бедфорд-авеню.
— Боже мой, в кого ты превратилась? Такое ощущение, что я тебя совсем не знаю.
— Я — это я. И я помыла этого пса, чтобы он мог спать на кровати. Мне женщина в магазине Пако посоветовала.
— Извини, но в одной постели со мной эта шавка спать не будет.
Я улыбаюсь Ноа, потому что такой вариант меня как раз очень устраивает. Я уже решила сегодня, что должна постараться не спать больше с Ноа Спиннакером. После того как он закрывает за собой дверь, я пишу мылом на кафеле свою клятву этого не делать. Надпись не то чтобы заметна, но я знаю, что она есть.
— Бедфорд, — говорю я, почесывая мокрый собачий подбородок, — ты уже решил целую кучу моих проблем, парень!
На другой день наступает Хеллоуин, и, отправляясь в больницу навестить Лолу, кроме одежды, я беру с собой ирисок из тех, которыми принято угощаться в этот праздник. Соседка выглядит иссохшей от больничного воздуха и изнуренной всеми этими анализами, но говорит, что чувствует себя лучше. Ее уже всю истыкали иголками, и, как говорит она сама, конца-края этому пока не видно. Лола скучает по своим комнатным растениям и фотографии Уолтера. Я сообщаю ей, что умудрилась обзавестись собакой, и она отвечает:
— Вот видишь? Опять сработал твой высокий коэффициент притяжения. Теперь ты материализовала себе собаку.
— Я должна придумать, как материализовать вам здоровья, чтобы вытащить вас отсюда, — говорю я.
Лола оседает среди подушек со словами:
— Да, пожалуйста, дорогая, сможешь? Давай забудем о любви и просто наколдуем мне здоровье.
— Можно и то и другое.
— Нет, милая, только здоровье.
И вот еще что: я думаю, что санитарка, которая входит в палату, влюблена в парня, который прикатил инвалидное кресло, чтобы отвезти Лолу на томографию. Еще я думаю, что Лолина соседка по палате влюблена в своего лечащего врача. Не удивлюсь, если, побродив часок по больнице, я обнаружу столько идеально подходящих друг другу людей, что можно будет устроить вечеринку на крыше, где все они разобьются на пары.
Позже я веду Бедфорда в Пpoспeкт-пapк[16] где мы оказываемся участниками праздничной ярмарки (она же — фермерский рынок), на которой явно присутствуют все дети, родители и собаки Бруклина. Тут устроены площадки для разных игр, киоски, где всем желающим разрисовывают лица театральным гримом, какой-то парень продает сразу и органические овощи, и лосьон для рук. Я провожу кучу времени перед столом с винтажной одеждой, свечами, мылом и лампами с витражными абажурами. Вот она я — просто еще один человек с собакой на поводке, человек, в руках у которого картонный стаканчик с кофе и телефон.
Тут-то Бедфорд и исчезает из вида. Поводок выскальзывает у меня из рук, когда я останавливаюсь купить упаковку мыла с оливковым маслом, и пес убегает.
Я прохожусь туда-сюда, потом вздыхаю и ложусь на траву. О’кей, думаю я, глядя в небо. У меня была собака. Может, именно этому учит меня сейчас жизнь — отпускать. У меня была жизнь в Калифорнии и замужество. Потом у меня была жизнь во Флориде, жизнь с человеком, который хотел на мне жениться. А теперь вот я в Бруклине, с домом, бывшим мужем и парнем с цокольного этажа, который изуродован ожогами и утверждает, что он — неисправимый мизантроп; у меня появилась новая подруга с ребенком и раной на сердце и знакомая пожилая дама, подозревающая, что она снова влюбилась.
Вокруг меня по-прежнему золотые искры. Прищуриваясь, я их вижу. Это те самые искры, о которых говорила Бликс, и у меня возникает ощущение, что она где-то поблизости, может быть, совсем рядом, плавает тут в эфире.
Через некоторое время я чувствую, как что-то касается ноги, потом слышу пыхтение и чувствую горячее дыхание на лице. Я быстро сажусь и вскидываю руки ко рту, но Бедфорду и дела нет до того, что я возражаю против размазанных по всему лицу собачьих слюней. Он вытягивается рядом со мной, виляя хвостом, улыбаясь, и его глаза смотрят прямо в мои.
«Я вернулся, — будто говорит он. — Может, нам пора уже двигать к дому? И да, кстати, я принес тебе детский ботиночек».
«Пожалуйста, помните, что я целиком и полностью на вашей стороне, независимо от того, что там у вас наверху происходит, но не пригнали ли к вам в квартиру стадо скота? Мне волноваться?»
«Ох, простите. Похоже, я обзавелась представителем семейства псовых».
«Вот оно что. Я думал, что у вас там гончая, но Рой ставил на целую стаю волков».
«ЛОЛ. У меня дворняжка, звать Бедфорд, второе имя Авеню, но оно используется только на официальных мероприятиях, либо если этот пес разорвет на кухне пакет с мусором. Что ему, кстати, запросто».
«Подозреваю, вы превращаетесь в бруклинистку. Иных оправданий для такой собачьей клички быть
