Суть дела - Эмили Гиффин

— Может, ты сама и скажешь, Тесса? Поскольку ты, кажется, знаешь ответы на все вопросы.

— На этот вопрос у меня ответа нет, Ник. По правде говоря, твоя маленькая дружбы стала для меня новостью. Огромным, большим экстренным сообщением. Во время отдыха в Нью-Йорке с братом и лучшей подругой я получаю сообщение, что ты наслаждаешься приятным моментом на парковке с другой женщиной.

— Замечательно, — со сдержанным сарказмом произносит Ник. — Просто замечательно. Теперь за мной еще и наблюдают, следят, как за каким-то злодеем.

— А это так?! — ору я. — Ты злодей?

— Не знаю. Почему бы тебе не узнать у своих подруг-сыщиц? Почему бы тебе не произвести опрос всех домохозяек Уэллсли?

Сглотнув, я самодовольно вздергиваю подбородок.

— К твоему сведению, я сказала Эйприл, что ты никогда мне не изменишь.

Я пристально вглядываюсь в его лицо, выражение которого можно назвать только виноватым.

— Почему ты обсуждаешь меня с Эйприл? — спрашивает Ник. — Какое ей вообще дело до нашего брака?

— Я ничего с ней не обсуждаю, Ник, — говорю я, преисполненная решимости не дать увести себя в сторону. — Кроме того, это она сообщила мне, что ты был в «Лонгмере» с Вэлери Андерсон. Тогда как узнать об этом я должна от тебя.

— Я не знал, что тебе требуется отчет обо всех моих поступках, — говорит Ник, резко вставая и направляясь на кухню. Он возвращается не скоро, с бутылкой «Перрье», наливает себе, а я продолжаю разговор с того места, на котором мы остановились.

Качая головой, я говорю:

— Я не просила отчета. Я не хотела отчета.

— Тогда почему ты окружаешь себя людьми, которые предоставляют тебе такой отчет?

Вопрос справедливый, но совершенно второстепенный по отношению к общей картине, о которой Ник явно не хочет говорить.

— Не знаю, Ник. Может, ты и прав насчет Эйприл. Но разговор идет не об Эйприл, и ты это знаешь.

Он молчит, и это меня бесит. Со вздохом я говорю:

— Ладно. Давай попробуем снова, с другого конца. Раз уж мы коснулись этой темы, ты не против сказать мне, что делал в «Лонгмере»?

— Хорошо. Да. Я тебе скажу, — спокойно отвечает Ник. — Чарли Андерсон, мой пациент, позвонил мне.

— Он позвонил тебе?

Ник кивает.

— По срочному медицинскому вопросу?

— Нет. Не по медицинскому.

— Тогда почему он тебе позвонил?

— Он был расстроен. В школе произошел неприятный инцидент. Девочка обозвала его, и он расстроился.

— Почему он не позвонил своей матери?

— Он позвонил. Но не смог с ней связаться. Она была в суде. Она выключила свой телефон.

— А его отец? — спрашиваю я, хотя и знаю ответ: отца нет, и это, возможно, является самым тревожащим фактом.

И Ник, кто бы сомневался, с самым бесстрастным за весь наш разговор видом отвечает:

— У него нет отца. Он напуганный маленький ребенок, который прошел через ад и позвонил своему врачу.

— У него нет других родственников? — интересуюсь я, не желая сочувствовать никому, кроме себя и, естественно, своих детей. — Бабушек и дедушек? Теть и дядь?

— Тесса. Послушай. Я не знаю, почему он позвонил мне. Я не спрашивал. Я просто приехал. Я подумал, что поступаю правильно.

«Как же ты чертовски благороден», — думаю я, но продолжаю давить.

— Вы с ней друзья?

Он колеблется, потом кивает:

— Да. Полагаю, можно сказать, что мы друзья. Да.

— Близкие друзья?

— Тесса. Хватит. Остановись.

Я качаю головой и повторяю вопрос:

— Насколько вы близки?

— Куда ты клонишь?

— Я клоню, — кричу я, отталкивая свою тарелку и недоумевая, как могла захотеть сырой рыбы, — к тому, что происходит с нами. Почему мы больше не чувствуем близости. Почему ты не говоришь мне, что тебе звонил Чарли Андерсон. Что вы с его матерью друзья...

Он кивает, словно отчасти признавая мою правоту, и это смягчает мои следующие слова.

— И может быть, просто может быть, эта изводящая меня тревога по поводу наших отношений... может, она существует лишь в моем воображении. Может, мне нужно попить антидепрессанты, или вернуться на работу, или что-то еще.

Я беру палочки, умело держу их в руках и вспоминаю, как отец научил меня пользоваться ими, когда я была маленькой девочкой, примерно возраста Руби.

Ник снова кивает:

— Да. Возможно, именно ты и несчастлива. Честно говоря... я не могу вспомнить, когда ты в последний раз выглядела счастливой. Сначала ты работала слишком много, для тебя это было чересчур, и ты негодовала на бездетных преподавателей, которые не понимают твоей ситуации. Поэтому я сказал, чтобы ты уходила с работы, что мы прекрасно проживем на одну зарплату. Так ты и сделала. Ну а теперь? Теперь тебя, похоже, утомляют, разочаровывают и раздражают матери, которые слишком много внимания уделяют теннису, затевают глупую переписку в «Фейсбуке» или ждут, что ты будешь готовить домашние перекусы для школьных вечеринок. И тем не менее ты переживаешь из-за всех этих вещей. Ты по-прежнему играешь в их игры.

Я делаю попытку вставить слово, защититься, но он продолжает с большей убежденностью.

— Ты хотела еще одного ребенка. Отчаянно. Настолько, что секс превратился в проект. В проект без отдыха и срока. Затем у тебя появился Фрэнки, и ты оказалась на грани срыва. Послеродовый психоз. Несчастная.

— У меня не было послеродового психоза, — замечаю я, все еще чувствуя себя уязвленной его описанием нашего секса, захлестываемая волной угрызений совести, несостоятельности и страха. — Я просто переутомилась.

— Прекрасно. Прекрасно. И я это понимаю. Я понимаю, как трудно это было. Поэтому я и взял на себя кормления ранним утром. Поэтому мы и наняли Кэролайн.

— Знаю. Никто никогда не обвинял тебя, что ты плохой отец.

— Хорошо. Но послушай. Дело в том... что в себе я перемен не ощущаю. Мне кажется, что я остался прежним. Я хирург. Вот кто я.

— Да, вот кто ты. Но это не все, чем ты являешься. Ты мой муж. Отец Руби и Фрэнка.

— Правильно, я помню. Помню. Но почему это означает, что мне нужно жить напряженной светской жизнью? А мои дети должны ходить в необыкновенную частную школу? И мою жену должно заботить мнение других людей о нас?

— Так вот кем ты меня считаешь? — Слезы уже подступают у меня к глазам. — Пустоголовой дурой?

— Тесса. Нет. Я не считаю тебя пустоголовой дурой. Я считаю тебя умной, красивой женщиной, которая...

Когда он дотягивается до моей руки, я начинаю плакать.

— Которая что? — спрашиваю я сквозь слезы.

— Которая... я не знаю... Тесс... Может быть, что-то в нашей жизни изменилось. В этом я с тобой согласен. Просто не думаю, что изменился я.

Я смотрю на него, в голове пусто, от тяжести его слов мне трудно дышать. Я вела к этому признанию, а теперь, получив его, понятия не имею, что с ним делать.