Суть дела - Эмили Гиффин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я улыбаюсь своему глупому вопросу и чувствую, как расслабляюсь.
— Как Нью-Йорк? — спрашивает он. — Куда вы собираетесь?
Глубоко вздохнув, я говорю:
— На самом деле я дома.
— Ты дома? Почему? — как-то испуганно спрашивает он.
— Потому что соскучилась, — говорю я, и это в какой-то мере отвечает действительности.
Ник ничего не говорит в ответ, и этого достаточно, чтобы я разнервничалась и начала сбиваться.
— Мне просто нужно тебя увидеть. Я хочу с тобой поговорить... о некоторых вещах.
— О каких вещах? — спрашивает он с ноткой настороженности, что может означать какую-то провинность.
Но также и то, что он ни в чем не виноват, а следовательно, подозревает в чем-то меня.
— Да так, — говорю я, чувствуя себя глупо из-за туманных ответов, внезапно сомневаясь в правильности своего решения вернуться домой и в том, как начала разговор. В конце концов, у меня могут быть вполне законные причины волноваться, но действительно ли этого достаточно, чтобы на день сокращать свою поездку, причем не уведомив Ника о своем приезде? Мне вдруг приходит в голову, что он на самом деле может посчитать это срочным — проблема со здоровьем, мой роман, приступ сильной депрессии, — а не тем, чем это скорее всего является: Эйприл раздувает слухи, а я заглядываю в его сообщения. Две домашние хозяйки — параноики.
— Тесса, — взволнованно говорит он, — что происходит? У тебя все нормально?
— Да. Да. У меня все в порядке, — пристыженно и еще больше смущаясь, отвечаю я. — Просто хочу поговорить. Сегодня вечером. Кэролайн приедет? Я надеялась, что мы куда-нибудь пойдем... и поговорим.
— Да. Она приедет. В восемь.
— О. Отлично. Какие... какие у тебя были планы?
— Никаких особых планов у меня не было, — быстро отвечает он. — Я думал сходить в кино.
— О, — повторяю я. — Так... ты выходил вчера вечером?
— Э... да. Выходил. Ненадолго.
Я хочу спросить, что он делал, но останавливаю себя и вместо этого говорю Нику, что жду не дождусь встречи с ним, а мысленно клянусь себе не ходить вокруг да около, когда мы наконец сядем поговорить. Я должна действовать прямо, не стану избегать трудных тем: верность, секс, его карьера, отсутствие таковой у меня, подспудное неудовлетворение в нашем браке. Это будет нелегко, но если мы не можем откровенно обсуждать эти вопросы, тогда у нас действительно проблемы.
— Это слишком... Мне пора заканчивать. Дети разбегаются в двух разных направлениях. Так что мы догуляем здесь и вернемся часов в пять... Тебе это подходит? — спрашивает он.
Слова его безобидны, но тон бесстрастный, с легким оттенком снисходительности. В такой манере он часто разговаривал со мной, когда я была беременна и, по его словам, вела себя неразумно, что, должна признать, нередко и случалось, как, например, из-за нашей рождественской елки: я буквально плакала, утверждая, что она уродлива, тревожно асимметрична, и даже предлагала Нику отцепить электрогирлянду и обменять елку на новую. Честно говоря, сейчас я чувствую себя почти беременной — не физически, а эмоционально, на грани слез, захлестываемая гормональной бурей, в отчаянно бедственном положении.
— Конечно. Подходит, — говорю я, сжимая подлокотник дивана и надеясь, что мое отчаяние не отражается на голосе. — Буду ждать.
Следующий час я провожу в суете, принимая душ, наряжаясь и прихорашиваясь, словно собираюсь на первое свидание, и все это время маятник моего настроения раскачивается между спокойствием и отчаянием: то я убеждаю себя, что моя интуиция, должно быть, напала на след, а затем ругаю за сомнения и столь малую веру в Ника и наши с ним отношения.
Но когда моя семья возвращается домой, холодность объятия Ника, его поцелуя в щеку совершенно очевидна.
— Добро пожаловать домой, Тесс, — произносит он с ироничной подозрительностью в голосе.
— Спасибо, дорогой, — отвечаю я, пытаясь вспомнить свое поведение до этого и точно определить, когда все началось. — Как приятно видеть всех вас.
Я опускаюсь на колени, чтобы обнять детей: у обоих личики чистые, волосы причесаны, а Руби даже согласилась на розовый бант — небольшая победа.
Фрэнки заливается веселым смехом и требует, чтобы я еще раз его обняла.
— Возьми. Тебя. На. Ручки. Мама! — кричит он.
Я даже не исправляю сказанное Фрэнком местоимение, а подхватываю сына на руки, целую в обе щеки и в маленькую потную шейку, теплую от всей той одежды, в которую не забыл укутать его папа.
Фрэнки хихикает, когда я ставлю его на пол и расстегиваю на нем пальтишко. Одет он вразнобой: темно-синие вельветовые джинсы с рубашкой в оранжевую и красную полоску, рисунок и цвета слегка не сочетаются — первый признак того, что на дежурстве был отец. Освободившись от пальто, Фрэнк начинает кружить на месте, размахивать руками и пританцовывать без ритма и рисунка, по своему обыкновению. Я смеюсь, на мгновение забывая обо всем остальном, пока не поворачиваюсь к Руби, которая старательно изображает обиду, непреклонно оставаясь при своем мнении, что ее должны были пригласить на девичник, хотя я знаю: втайне она наслаждается временем, проведенным с отцом.
Теперь она холодно смотрит на меня и спрашивает:
— Что ты мне привезла?
Я с ужасом думаю о своей оплошности: так и не сходила в «Американ герл» или в магазин Диснея, как обещала.
— У меня не было возможности, — сбивчиво оправдываюсь я. — Я должна была пойти туда сегодня.
— О Боже, — надувает губки Руби. — Папа всегда привозит нам что-нибудь из своих поездок.
Я вспоминаю безделушки, которые Ник привозит из поездок на конференции, зачастую дешевые сувениры из аэропорта, и чувствую себя виноватой, что не сохранила для нее хотя бы самолетные крендельки.
— Рубс. Имей снисхождение к своей маме, — автоматически одергивает ее Ник. Затем он сам раздевается, снимая куртку, флисовый пуловер, шарф и вешая все это ни крючок у двери. — Она приехала домой раньше, — добавляет он. — Это твой сюрприз. Наш сюрприз.
— А моим сюрпризом стал чистый дом, — одариваю я Ника благодарным взглядом.
Ник улыбается и подмигивает, принимая все на свой счет, хотя я предполагаю, что белье постирала Кэролайн.
— Возвратиться домой раньше — это не сюрприз, — говорит Руби.
— Может, мы чем-нибудь угостим тебя сегодня. Мороженым после ужина? — предлагаю я. Руби на это не клюет, ее недовольная гримаса выражает разочарование и отвращение.
Сложив руки на груди, она пытается выторговать сделку получше.
— С горячей помадкой?
Я киваю, а Фрэнки поет в это время что-то нечленораздельное, не замечая ни своей недовольной сестры, ни молчаливого напряжения между своими родителями. Я смотрю, как он размахивает руками и снова вертится, и переполняюсь любовью, восхищением и завистью к моему простодушному, счастливому ребенку. Когда, закружившись и хихикая, он падает на пол, я молюсь про себя о том, чтобы нам с Ником удалось каким-то образом вернуться в то чистое время, когда мы могли бросить все свои занятия и просто наслаждаться моментом и танцевать.