Королева Виктория - Джин Плейди

— Но ведь вы с папой меня не любите. Вы любите Викки… очень.

Я пыталась объяснить ему, что люблю всех одинаково, и пока я говорила, заметила, каким отрешенным стал его взгляд. Он вежливо промолчал, но по выражению его лица можно было понять, что бесполезно убеждать его в чем-то, во что он не верил.

Я провела много тревожных ночей, думая о Берти, но я еще более разволновалась, когда заметила, каким становится поведение Викки.

Викки, несомненно, была очень высокого мнения о себе. Она была хорошенькая, очень умная девочка. Более того, она купалась в атмосфере всеобщего восхищения. Альберт любил с ней беседовать. Она довольно толково рассуждала на многие темы. Составляя планы Балморала, он показывал их ей раньше, чем мне. Он прислушивался к ее мнению.

— Это очень хорошо, — говорил он, — прекрасная идея. У меня это вызывало легкое раздражение. Все-таки она была еще ребенком.

Затем произошел инцидент, имевший неприятные последствия. Альберт был некоторое время нездоров. Я полагаю, в детстве он был слабым ребенком, и сейчас у него одна простуда следовала за другой, что меня крайне беспокоило. Я суетилась вокруг него, и, хотя он притворялся, что не нуждается в опеке, ему это нравилось. В Виндзоре был врач по фамилии Браун, имевший очень высокую репутацию, и я предложила пригласить его вместо сэра Джеймса Кларка. Мне казалось, что человек со стороны сможет найти причину слабости Альберта.

Викки услышала, что Альберт назвал доктора «Браун», и в разговоре она упомянула его также по фамилии.

— Это невежливо, — сказала я. — Ты должна называть его доктор Браун.

— Папа называет его просто Браун, — возразила Викки, всегда готовая спорить по любому поводу.

— Папа — другое дело. Папа может вести себя как ему угодно и для папы он может быть «просто Браун», но для тебя он «доктор Браун».

— Я не понимаю… — начала было Викки.

— Неважно, понимаешь ты или нет. Больше так не говори.

Викки очень нравилось выхваляться перед другими, и снова она назвала его просто Брауном.

Я увидела, что Альберт улыбнулся, его это забавляло. Я очень рассердилась, что Викки невежливо ведет себя и не обращает внимания на мои замечания.

Я сказала ей, что, если я еще раз услышу, как она называет доктора — «Браун», она немедленно отправится в постель. На следующее утро, когда доктор Браун явился, она сказала:

— Доброе утро, Браун. Дерзкая девчонка, она увидела, что я смотрю на нее, и добавила:

— Доброй ночи, Браун. Я отправляюсь в постель.

И с этими словами она вышла из комнаты. Альберт не мог удержаться от смеха, а смеялся он редко. Он объяснил ситуацию доктору, которого это тоже насмешило. Нашел ли он это действительно забавным, я не знаю. Никогда нельзя быть уверенным в таких случаях. Мне это забавным не показалось.

Я еще больше раздражалась, когда Альберт пошел к ней в комнату и вернулся, гордо улыбаясь.

— Что за девочка! — сказал он. — Она такая забавная. Представляешь, она сказала мне, что ничего не имеет против того, чтобы провести день в спальне. У нее есть интересные книги, так что это даже не будет для нее наказанием.

— Ты поощряешь ее выходки, Альберт, — заметила я.

— Такие очаровательные выходки, — сказал он.

— Она меня не послушалась.

— Это вышло очень остроумно. Доброе утро… Доброй ночи, я отправляюсь в постель.

— Ты не видишь в ней ничего дурного, — сказала я.

— Любовь моя, я вижу ее такой, какая она есть.

— А как ты относишься к Берти? — крикнула я. И тут все вылилось наружу, все то, что я передумала бессонными ночами. — Ты жесток к своему сыну и в то же время балуешь дочь. Альберт взглянул на меня с изумлением.

— Я? Жесток к Берти! Что ты имеешь в виду? Что ты говоришь, Виктория?

Я зашла слишком далеко. Я сказала не то, что хотела. Конечно, Альберт желал Берти только хорошего. Это лентяй Берти, который не хотел учиться.

— Когда я думаю о том, сколько труда я положил на этого мальчика, — продолжал Альберт. — А ты… ты говоришь…

— Я ничего не говорю. Это пустяки, я не это имела в виду. Я беспокоюсь о Берти, а когда я вижу, как ты с Викки…

— Liebchen, — начал он и перешел на немецкий. Он признал, что мало уделял мне внимания. Я ревновала, потому что он приводил так много времени с нашей дочерью.

Она подрастала… она нуждалась в нем. Она — прелестное, милое, умное дитя, и он возлагает на нее большие надежды. Он любит всех наших детей. Если кажется, что он жесток к Берти, то это только для блага самого Берти. Не хотела же я, чтобы Берти вырос лентяем и тупицей? Я почувствовала себя виноватой. И все из-за моей излишней порывистости.

— Прости, Альберт. Я не хотела… Он обхватил руками мое лицо.

— Малютка, — сказал он, — ты просто немножко ревнуешь к Викки. Я оставил свою крошку-жену для моей крошки-дочери. Это потому, что она наша… твоя и моя… поэтому я так люблю ее.

Прижавшись к нему, я расплакалась. Он был так благороден. Он — святой. А со святыми иногда нелегко жить.

Я сказала ему это, а он гладил мои волосы и был очень нежен. «Я понимаю, — прошептал он. — Я все понимаю». Казалось, что за этот год смерть отняла у нас с Альбертом почти всех близких.

Умерла милая тетя Аделаида, и я грустно вспоминала эпизоды из прошлого, ее доброту, как она подарила мне Большую куклу и старалась приглашать меня на детские балы, думая, что мне живется невесело. Дорогая тетя Аделаида! Я надеялась, что теперь она счастлива, соединившись с дядей Уильямом, ведь они так любили друг друга. Луи Филипп умер в Клермонте. Печально умирать в изгнании!

Самым же тяжелым ударом для Альберта была смерть Джорджа Энсона, его секретаря, которого он так не желал брать вначале и которого он впоследствии так полюбил. Несколько недель Альберт был бледен и грустен. В день смерти Энсона он горько плакал, и я тоже.

Я думаю, именно смерть Энсона возродила в нем идею построить Выставку промышленных изделий, собранных со всего мира. В свое время Альберт уже предпринимал попытку утверждения этого проекта, но тогда у него было слишком много противников. Сейчас ему это удалось, и он с воодушевлением взялся за претворение в жизнь своей мечты.

Всемирная выставка была поистине творением Альберта. Как я им гордилась! Эта выставка должна была сблизить народы, показать, как искусство и промышленность могут улучшить жизнь человечества.

Хрустальный дворец Джозефа Пэкстона в Гайд-парке, в котором и должна была разместиться выставка, был изумителен. Пока велось его строительство, я возила туда детей посмотреть. Я говорила им, что это чудо смогут увидеть люди со всего света и это благодаря их папе. Я очень гордилась Альбертом, думая, что его творение непременно поразит мир.

Открытие выставки было, пожалуй, самым замечательным событием моей жизни. Берти шел рядом со мной, а на несколько шагов сзади Альберт и Викки. Мелодии органа возносились к хрустальной крыше; цветы были роскошны, фонтаны великолепны. Играл оркестр из двухсот человек и шестьсот певцов пели в хоре.

Я мысленно смеялась над теми, кто пытался помешать постройке. Как глупо выглядели они теперь!

Когда я слышала, как присутствующие приветствовали Альберта, я была так тронута. Ничто не могло доставить мне большего удовольствия. Теперь, думала я, они, быть может, оценят его по достоинству.

Выставка вызвала всеобщее одобрение. Стеклянный дворец был полон народа. Я была растрогана, увидев там очень постаревшего герцога Веллингтона. Появился и лорд Пальмерстон. В такой день я была расположена даже и к нему.

— Прекрасная выставка, не правда ли, лорд Пальмерстон? — спросила я. Он бросил на меня один из своих лукавых взглядов и ответил:

— Даже я, мэм, не нахожу, к чему придраться.

В этот момент он мне почти нравился. Он слегка напомнил мне моего бедного лорда Эм.

Когда мы вернулись во дворец, я была так счастлива. Герцог Веллингтон явился поздравить Альберта, и маленький Артур, названный так в честь герцога, бывшего одним из крестных, преподнес ему небольшой букет цветов. Артур, конечно, не понимал, что происходит, но выполнил свою роль блестяще.

День, столь заполненный радостными впечатлениями, еще не закончился. Вечером мы поехали в Ковент-Гарден слушать «Гугенотов». По дороге и в самом театре нас восторженно приветствовали. Я услышала возглас «Добрый старина Альберт!», и чаша моего счастья переполнилась.

Среди приглашенных на выставку были наследный принц Пруссии с женой. Альберт и я были очень рады, что они привезли с собой сына, принца Фридриха-Вильгельма или — как его называли в семье — Фритца. Ему было двадцать два года, и хотя его нельзя было назвать красивым, его прекрасные голубые глаза придавали ему очарование. Я заинтересовалась им, потому что знала о планах Альберта насчет него и Викки. Его мать, принцесса Августа, была очень милая особа, и я сразу к ней расположилась. Мы говорили с ней о Викки и Фритце, я рассказала ей о планах Альберта, и она, выразив согласие, отнеслась к ним с восторгам. Было отрадно видеть, что Фритц и Викки сразу понравились друг другу.