Мальтийский крест - Василий Звягинцев

Не зря вожди коммунистического переворота в России не меньше дворян ненавидели так называемую рабочую аристократию, то есть квалифицированных трудящихся, имеющих сравнимые с основной массой общества жизненные стандарты. И в нашу гражданскую войну большинство этих «рабочих аристократов» поддержало законную власть. Что скажете? Вы — один из самых богатых людей Земли. Разве несправедливо, что вы сумели этого достичь благодаря именно своим личным способностям и качествам? В детали вдаваться не будем. А в случае «справедливости» вам следовало бы довольствоваться тем, что сейчас имеет простой анатолийский крестьянин или мелкий чиновник, поскольку вы всё же выходец из господствующего сословия, которое непременно должно быть экспроприировано… Потрясения восемнадцатого — двадцать второго годов минувшего века задело вашу семью очень сильно. Я в курсе. И после этого…

Чекменёв со своего «наблюдательного пункта» слышал и чувствовал, что разговор заходит несколько не туда, но ему это даже нравилось. Чем туже закручивается пружина интриги, тем эффектнее и непредсказуемее может получиться результат.

Игорю Викторовичу, в предчувствии грядущих мировых катаклизмов хотелось стать не послом в Лондоне, как он с провокационной целью сказал Олегу, а министром иностранных дел в чине канцлера[92], с оставлением в подчинении всех имеющих отношение к загранработе спецслужб.

Это стало бы вершиной карьеры, причём своеобразной синекурой. Не в том смысле, что там можно ничего не делать, пользуясь удобствами и выгодами положения, а наоборот, работать много и напряжённо, но получая от своих трудов удовольствие. Есть разница — восемь часов сидеть в конторе, перебирая бумаги, или столько же времени — за преферансом? Да ещё и в ночное время. Затрат нервной и умственной энергии намного больше, но и самоощущение… То же самое — разыгрывать эффектные партии с мировыми лидерами, радуясь то хитрому сносу на мизере, то мастерски разыгранному «голому» козырному королю…

— Так в этом и дело, Олег Константинович, в этом и дело! — Восточный человек несколько возбудился, речь пошла об очень личных моментах. Он понимал, что сегодня и сейчас — последняя возможность превратить своё движение из маргинального и преследуемого «на земле, в небесах и на море» в достаточно легитимную третью силу. И всё будет зависеть только от одного — сумеет ли он убедить Императора согласиться на союз с организацией, чьи идеи ему чужды, а методы — отвратительны. Короче — что возобладает, эстетика или прагматизм? Катранджи надеялся, что второе.

Ради этого можно временно чем-то и поступиться. Славяне чересчур доверчивы и эмоциональны. Совсем не то, что турки. Для Катранджи поддаться эмоциям — это значит отбросить наносной слой культуры, стрелять, рубить, резать и жечь: армян, курдов, греков, болгар, русских — неважно. Для русского Императора, вообще почти любого русского — совсем наоборот. Всесветная отзывчивость, бесплатная гуманитарная помощь даже в ущерб собственным интересам, сотни тысяч жизней, положенных за абстрактные идеалы, вроде «славянского „Братства“». Не зря Омер-паша, сдаваясь в 1878 году на милость генерала Гурко, с горечью сказал: «Вы пролили столько крови ради этого подлого и неблагодарного народца. Не понимаю».

Впоследствии паша оказался прав. Столько неблагодарности, как от болгар, Россия, пожалуй, ни от кого не получала.

Однако Катранджи знал и другое. Не зря пять лет проучился в Петербургском университете как равный с равными. Если русских доводили до крайности, страшнее врага трудно было вообразить. Те же турки, соотечественники, как ни крути (хотя Ибрагим давно позиционировал себя гражданином мира), могли успешно воевать с кем угодно, только не с русскими. Попросту не выдерживали предлагаемого уровня боевого напряжения. Да и стратегическое мышление сильно отличалось.

На гладком Галлиполийском полуострове дивизии Кемаля нанесли страшное поражение в пятнадцатом году англо-французам, в память о чём высится над морем чёрный монумент. А русские войска Юденича в двадцатиградусный мороз взяли штурмом абсолютно неприступный, особенно в зимнее время Эрзерум. И фронт сразу развалился. Сотни тысяч пленных, потеря Карса, Ардагана, Баязета. Отступление, переходящее в бегство, до самого Трапезунда.

— В этом и дело. Мы не собираемся повторять прошлые ошибки. Наша цель — превратить Землю, наш общий дом, в действительно общий дом всего человечества. Долой границы, долой дискриминацию. Все принадлежит всем. Каждый человек — русский, кафр, англичанин, полинезиец — пользуются абсолютно равными правами на все завоевания человеческой культуры. На ресурсы Земли, на достойное образование, на свободу перемещения… Пусть бушмен неграмотен и живёт в каменном веке, но он имеет право, если захочет, жить хоть в пустыне Калахари, хоть в Петербурге. Пользуясь равными благами и правами. И наоборот, естественно… — Глаза Катранджи заискрились фанатически.

Олег Константинович представил себе эту картину и его передёрнуло.

— Достаточно, коллега. На досуге я обдумаю ваши возвышенные идеи. Даст бог, при моей жизни они не имеют шансов на реализацию. Пометьте себе где-нибудь, что тем, кто придёт на смену нам, в этом «прекрасном новом мире» придётся содержать полицию из опять-таки более-менее культурных и образованных людей, намного превосходящую численностью нынешние армии, и знаете для чего?

— Скажите…

— Чтобы не позволить «освобождённому человечеству» морозными петербургскими ночами разводить бушменские костры из холстов Эрмитажа и тамошней мебели. Как бывшему выпускнику университета и неоднократному посетителю этого музея вам должно быть понятно, что я имею в виду. Поэтому — закрываем тему, Ибрагим Рифатович. Мне, честно сказать, просто надоело. Или вы скажете, чего на самом деле хотели добиться, испрашивая аудиенции, или закончим на этом.

Катранджи почувствовал, что слегка перебрал. И с чего его потянуло на философствования? Неужели так сильна воля Императора, что он приказал говорить, а Ибрагим подчинился. Как любил повторять доцент по кафедре психологии Канценбоген: «Если ты говоришь, что думаешь, то думаешь ли ты?»

— Простите, Ваше Величество. Пожалуй, я действительно увлёкся. Всё это, как вы правильно заметили, дела очень и очень отдалённого будущего. Но ведь архитектор и первый прораб Кёльнского собора тоже прекрасно понимали, что едва ли доживут до возведения первых ярусов, однако работали ведь… В данный же момент я прибыл, чтобы предложить вполне реалистичное и отвечающее текущему моменту соглашение. Наш «Интернационал», вполне понимая и разделяя нынешнюю позицию России, обещает прекратить всякую в отношении её враждебную деятельность. Насколько это в моих и моих единомышленников силах, мы не только отзовём своих эмиссаров, мы готовы вооружённым путем уничтожать тех, кто не последует нашей директиве, фирману, фетве… Мы готовы оказывать посильную помощь российскому правительству в тех случаях, когда она ему потребуется. Дипломатическую, идеологическую, военную…

— Вот это похоже на серьёзный разговор, — усмехнулся Олег и жестом указал Чекменёву проверить, накрыт ли уже фуршетный стол в примыкающей к кабинету малой гостиной.

— И что взамен?

— Подтверждение вашего выхода из ТАОС, невмешательство в дела территорий, лежащих за пределами исторических границ России…

— Кроме Израиля, — вставил Олег.

— На это мы тоже согласны. Пока вас интересует эта… Это… Историческое недоразумение, мы гарантируем неприкосновенность… И последнее — вы будете за деньги, за очень хорошие деньги снабжать нас оружием, боеприпасами и технологиями, которые нам могут потребоваться в дальнейшем…

— Для установления всемирной справедливости? Здесь — вопрос. Большой вопрос. Всё сказанное выше приемлемо, поскольку не выходит за пределы наших внутренних интересов. Нас могут критиковать за выход из союза, за «измену общему делу». Это терпимо. Но вот нарушение эмбарго — совсем другое дело. Мы не можем принять на себя ответственность за то, как будет использоваться оружие. Вы же им будете убивать…

— Оружие для того и существует…

— Нельзя избавиться от зла. Но горе тому, через кого зло приходит в мир. Мы на самом деле не хотим, чтобы с нашей помощью умножалось зло. Его и так слишком много.

— Опять категорический императив?

— Можете считать именно так. Если вы найдёте независимые источники поставок — так тому и быть. Нейтралитет есть нейтралитет. Но по государственным каналам — нет. Это окончательно.

Катранджи задумался. Или — сделал вид. Похоже, он ждал именно такого ответа и заранее к нему подготовился.

— Хорошо. Мы уважаем ваши принципы. Но если мы найдём на территории России частных лиц…