Дневники 1923-1925 - Михаил Пришвин

Охотники лезут по ярусам, ковыряются, разъяренные, упрямые, сами, как звери, рвут в клочки свою одежду, валенки — только бы не упустить из слуха собаку.

Тогда день проходит, весь день в семь часов, как в одно мгновенье, сумерки утра как будто сошлись с сумерками вечера, небо надвинулось, обняло пустыню, собака где-то далеко в невылазной горелице загоняла, замяла лисицу и вернулась назад. Где восток, где запад? где наша сторона? и разве поймешь ночью между ярусами наваленных стволов и выворотней в темноте, где ступала в горячее время охоты своя нога? Нечего делать, поскорее надо, пользуясь остатком света, натаскать дров на всю ночь, натаскать для ночлега побольше елового лапнику, обложить берлогу под выворотнем.

Когда кончена вся работа и можно сидеть, глядя на огонь, тогда в этом доме без стен и без дверей в далекий мир отправится внутренний глаз, и хорошо, вернувшись из далекого мира, узнать, что тут рядом твой брат сидит, и сказать ему свое, и спросить его самого, как он об этом думает.

— Вот ученые люди, — сказал Николай, — как ты думаешь, достигают ли чего-нибудь?

Михаил понимал, чего хочет Николай, и ответил:

— Ученые — твердые люди.

Николай очень обрадовался чему-то. Верно, он обрадовался, что при поддержке брата можно думать дальше и долго-долго, пока у брата мыслей хватит, как дров, для его костра.

— Твердые люди, — сказал он, подумав, — почему же не могут остановить войну?

— Не знаю, может быть, это не их дело.

— А какое же их дело?

— Открывать новые страны, воскрешать забытые миры.

Николай еще больше обрадовался, но, посмотрев почему-то на какой-то шорох назади, сказал:

— Зарево.

Далеко был пожар, как будто явственно слышался голос плачущей женщины, крики.

— Слышишь?

— Мне тоже кажется, а ведь пожар, наверно, верст за пятнадцать, слышать невозможно, так кажется.

— Вот и я думаю, что все кажется, а ученые люди знают ли такое, что действительно есть, а не кажется.

Да, у них есть великая твердая вера, что кроме себя самого существует материя и энергия, что, изучая этот внешний мир, они открывают для всего мира и для человека обязательный закон. Их вера в закон до того сильна, что в отличие от всех других слабых и обманчивых вер свою веру они называют знанием. Они твердые люди.

Николай смутился и как бы опомнился.

— Да, — сказал он наконец, — они счастливые люди и, правда, твердые, но, может быть…

<На полях:> (Ученые честные люди, потому что все верующие: они верят, что кроме них существует материя и энергия и что, изучая этот внешний для них мир, они открывают в нем обязательный для всего мира закон. Их вера в это сильна до такой степени, что в отличие от всех других вер, они называют веру в мировой закон знанием и относятся к знанию с великим уважением.)

14 Декабря. Собственность как духовное орудие производства.

Что я, собственник своих способностей, или она, как земля, должна принадлежать всем?

Собственность дает иллюзию личной свободы — необходимое условие для творчества. После смерти личности дело его переходит в общество.

— Твоя мечта открыть золотую луговину — иллюзия.

— Но эта иллюзия более реальна, чем твое намерение утвердиться в собственности: собственность есть мечта ограниченных людей: ты так, через собственность, хочешь достигнуть личной свободы и больше ничего не хочешь, такая твоя мечта. Бессознательно ты хочешь охранять кусочек земли от расхищения, возделать ее и потом, умерев, передать другим. Эта мечта твоя, а у меня мечта возделать огромную площадь.

— Ты, может быть, и возделаешь, но тебя ограбят еще при жизни твоей, и ты останешься нищим.

— Пусть, я еще что-нибудь возделаю.

— Счастливый, что можешь, я не могу.

— Но и я же про то говорю: вы все физические собственники от старой жизни, у меня этого старого нет.

Людмила, Зинаида, Серафима: ложь, белое… разложение всех дураков помещиков Леонардом. [Они] à trois[12]: в несколько месяцев разложили все общество (Париж, но ведь со временем везде будет, как в Париже). Moulen rouge — купец задает вопрос. Занятно: и мать [задает] их, женщины: Лида, на этом фоне мать.

Обыкновенный русский революционер («Сергей») отказывается от личной жизни, потому что совестно жить для себя самого, когда вокруг столько несчастных. Он душу свою убивает за них, отказывается (временно) от себя самого до тех пор, пока не изменит силой своей воли условия жизни этих несчастных (убить царя).

Но что будет, если состояние отказа от личной жизни (смерть души) возведется в принцип бытия, сделается обязательным. Тогда этот морально живой человек станет тупым, непременно жестоким (убийцей духа), а революционером станет тот, кто хочет жить лично (Алексей Федорович Каль (Леонард), доктор философии, Аристотель и музыка, не музыкант, но историк музыки, не художник, но живет, как художник, обезьяна, преследующая Михаила Алпатова).

Михаил — Эрос, Леонард — Пол, один девственник, другой распутник. Леонард нравится Лидии, потому что реален. Вот что: художник (Михаил) тоже отказывается от какой-то личной жизни, как и Сергей (Леонард ни от чего не отказывается). Разговор у Леонарда с Михаилом о болотных конев. сапогах и об охотничьих из рыбьего пузыря. Художник непременно аскет (Минин), а Леонард под художника.

15 Декабря. Пороша легенькая, как мука рассыпана, и мороз небольшой, а небо светлое, и солнце всходит — от зари свет на полнеба и от луны. Ну никак не распознать — весенний заморозок или зазимок. Так все рассветало и рассветало и так блестело — на каждой елочке рождество! Потом начало склоняться солнце к закату, и небо зацвело на другой стороне, а середины дня так и не было. Вот поэтому только и можно было догадаться, что не февраль: слишком день короткий, всего семь часов.

<На полях:> Начередила лисица. В такие дни крепнет мужество, собирая силы на последнюю схватку со смертью, чтобы перекинуть жизнь на ту сторону.

Сверкают верхушки деревьев, и как солнце всходит, сверкают донизу.

Попробую работать над романом правильно, т. е. писать изо дня в день материалы, грубо связывая их, как связываются в пьесах диалоги. Все это, чтобы не разлетелось при перерыве.

Сегодня был чудесный зазимок! Это бывает очень редко; в то время, когда по-настоящему бы надо давно лечь зиме, удается светлое утро с легким морозцем, бриллиантово отгорит все на одной стороне и сразу перекинется на другую, вечернюю сторону. Проведешь такой день в лесу, вспомнишь ночью, и, оказывается, середины, то, что называется днем, вовсе и не было. Чудеса утра и вечера сдвинулись, середина выпала — вот какое счастье бывает изредка — возле времени солнцеворота. Так и дни нашей жизни изредка складываются без середины. Правда, подумайте, как люди живут? Они переходят от радостей к горю и от горя к радости, одно порождает другое, и так все идет. Но это и хорошо было бы, если бы так, тогда бы вся жизнь проходила волшебною сказкой. Эх, не горе страшит, не смерть, а тот пустой промежуток между горем и радостью, между любовью и смертью, та середина, что в природе называется не утром, не вечером, когда птица не поет и зверь не рыщет: птица клюет, зверь насыщается, то это называется обыкновенным существованием, скупая связь зари утренней и вечерней, начал и концов.