Жестокий век - Исай Калистратович Калашников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я буду принимать людей из ваших куреней. Могу ли я сделать иначе? Таргутай-Кирилтух – враг. Вы под его рукой. Каждому ясно, как я должен поступить. Но все изменится, если вы уйдете от него. Не потребую ни единого человека, ни коня, ни барана, ни рваного аркана. Все, что у вас есть, – ваше.
– Будь на твоем месте твой отец и мой любимый брат, он сказал бы так же! – Лучики морщин опять стали собираться у глаз Даритай-отчигина.
Хучар угрюмо проговорил:
– Лед можно растопить, слово – изменить.
– Мое слово не лед, а белый камень. И в огне, и в воде остается одинаковым. А потом – имеющий голову должен думать и сам. Благодаря помощи моего анды и хана-отца Тогорила у меня довольно скота, юрт и кибиток. Мне от вас ничего не нужно. Только не держитесь за хвост коня Таргутай-Кирилтуха.
Разговор затянулся до позднего вечера. Уже в темноте Тэмуджин провел гостей в свою юрту, распрощался и пошел к Борте. Он устал от споров, от приливов злости и обиды. Анда Джамуха прав: свое прошлое, свои старые боли надо отодвинуть, забыть. Это очень мешает. Но как забыть, отодвинуть, если боль – живая? Вот и Борте… Идет к ней, а в душе начинается такое, от чего хочется разбить свою голову. Там, в кочевьях меркитов, когда миновала первая радость встречи, он стал расспрашивать, как она жила, и осекся. То, что она должна была рассказать, еще не рассказанное, каленым железом вошло в сердце. Он повернулся, ушел. С тех пор разговора об этом не заводил, но всегда помнил, что с ней было, и мучился сам, мучил Борте вспышками ненависти.
В юрте жены горел небольшой огонь. Борте сидела у очага, гладко обструганной палкой размешивала в котле какое-то варево.
– Ужинать будешь?
– Нет. Дай что-нибудь попить.
– Кумыса?
– Лучше кислого молока.
Он сел к огню. Жена взяла деревянную чашу, наклонилась к очагу, посмотрела – чистая ли? – сюда же подтянула бурдюк, осторожно, не пролив ни одной капли, наполнила чашу, протянула ему.
– Ты подавала чашу и тому?.. – хрипло, не узнавая своего голоса, спросил он.
Она опустила взгляд, промолчала, чаша в ее руке дрогнула, молоко пролилось через край. Он толкнул кулаком снизу вверх. Молоко выплеснулось, залило ее шелковый номрог, чаша покатилась к огню. Она ладонью вытерла молоко, подняла чашу, снова наполнила ее.
– Тэмуджин, тебе лучше убить меня. У меня, кажется, будет ребенок, а я не знаю, твой ли он… – Она посмотрела на него измученным, тоскующим взглядом. – Я должна была умереть там… Но мне так хотелось увидеть снова тебя. В этом я виновата…
Он взял из ее рук молоко, выпил, ударил чашу о камни очага (развалилась на три части) и вышел. Миновал последние юрты куреня, оказался в степи. На небе равнодушно перемигивались звезды, под подошвами гутул поскрипывала дресва, ломались сухие стебли травы. Сначала он шел быстро, почти бежал, но постепенно шаг становился ровнее…
VIII
Сизый морозный туман окутывал долины. Смутно темнели юрты куреня, а люди, мелькавшие у юрт, казались бесплотными духами. Джамуха постоял, глубоко вдыхая холодный воздух, и легким, бодрым шагом пошел к коновязи. Нукер сметал со спины его Беломордого пушистый иней. Конь беспокойно вертелся, и утоптанный снег звонко похрустывал под копытами. Джамуха потрепал коня по холке, положил на его спину потник, поверх потника – чепрак, отороченный бахромой из мягкой кожи, на чепрак – седло с крутыми луками, окованными бронзовыми узорными пластинами, с бронзовыми же стременами, затянув подпруги, снял оброть и надел уздечку, плетенную из узких ремешков. Отступил на шаг – остался доволен: хороший конь, хорошая сбруя, и день впереди хороший – охота!
В середине куреня собирались нукеры. Там становилось тесно и шумно. Шаман Теб-тэнгри раскладывал жертвенный огонь. Дым не поднимался вверх, а смешивался с морозным туманом и облаком висел над головами людей.
Мимо, не заметив Джамуху, рысью проскакали нойоны Сача-беки и Хучар. За ними толпой валили нукеры на разномастных лошадях. Родичи Тэмуджина все-таки откочевали от тайчиутов. Их курени стоят недалеко отсюда. Первое время они держались особняком, настороженно, однако понемногу успокоились. Это будет первая совместная охота. По дороге должны присоединиться и Даритай-отчигин с Алтаном.
Ведя коня в поводу, Джамуха пошел к огню. Воины расступались перед ним, торопливо кланялись. Сача-беки, коротконогий и, несмотря на годы, молодцеватый, с быстрым взглядом раскосых глаз, наклонился с седла:
– Пора бы трогаться. Кого ждем – Тэмуджина?
Джамуха огляделся. Все в сборе, но Тэмуджин еще не подъехал, и это, конечно, не очень хорошо. Запаздывая, он как бы ставит себя над другими, тогда как все они – равны. Однако ему не хотелось, чтобы Сача-беки и Хучар думали о побратиме плохо, потому сказал:
– Не все люди еще готовы.
Наконец появился Тэмуджин вместе с неразлучными Джэлмэ и Боорчу. Все трое были в простых бараньих шубах и мерлушковых шапках. Тэмуджин не выделялся ни одеждой, ни оружием, и седло, и узда на его коне были не лучше, чем у других. Анда не любит украшений, а может быть, с умыслом не хочет отличаться от своих нукеров – смотрите, я такой же, как все, и мне нужно не больше, чем всем.
Едва Тэмуджин подъехал, Теб-тэнгри начал молитву о даровании охотникам счастья-удачи. Он был в полном шаманском облачении, звук металлических подвесок, голубоватых от изморози, был чист и звонок.
По окончании молитвы Тэмуджин сразу же тронул коня. Джамуха, вскочив на Беломордого, догнал его и, оттеснив Боорчу, поехал рядом. Застоявшийся конь рвал повод, суетливо перебирал ногами.
– Пробежим? Пусть кони согреются.
– Впереди трудный день. Силы коней надо беречь, – сказал Тэмуджин.
– Как хочешь…
Джамуха ослабил поводья. Беломордый пошел рысью, далеко вперед выкидывая тонкие ноги. Холодный ветер упруго ударил по лицу. Джамуха почему-то надеялся, что за ним поскачут и остальные. Оглянулся. Тэмуджин ехал шагом, рядом с ним опять был Боорчу, за ними – Сача-беки и Хучар, чуть приотстав, строем двигались остальные охотники. Конец строя тонул в морозном тумане. Джамуха подумал, что, если бы захотел пробежать анда, за ним перешли бы на рысь все. От этой мысли стало неприятно, он отогнал ее и осадил коня. Но поджидать охотников не стал.
В стороне остались два куреня. Из одного прискакало около двадцати всадников – младшие братья Тэмуджина и брат Джамухи Тайчар со своими нукерами. В морозной мгле чернели юрты еще одного куреня. Здесь их поджидали Даритай-отчигин и Алтай. Их люди врезались в строй сбоку, ломая его; сами нойоны подъехали к Тэмуджину. Он что-то им сказал, и они поскакали вдоль строя, наводя порядок. Джамуха усмехнулся. Анда Тэмуджин не очень-то почтительно встречает своих старших родичей.
Туман понемногу начал оседать. Сквозь него пробивались лучи восходящего солнца Показались горы, покрытые лесом. Снег стал глубже. За одинокими деревьями и кустами горбатились сугробы, на них темнели вмятины звериных следов. Неожиданно впереди Джамуха увидел полосу снега, измятого копытами коней. Полоса тянулась к вершине долины. Как раз туда же направлялись и они. Джамуха соскочил с седла, всмотрелся в следы, ощупал вмятины пальцами – люди проехали совсем недавно. И было их, судя по всему, чуть больше сотни.
Он подождал своих, сказал Тэмуджину:
– Нас опередили. Придется искать другое место.
– Сначала посмотрим, кто эти охотники.
– Это или тайчиуты, или люди, подвластные им, – других тут быть не может, – сказал Алтан. – Лучше нам туда не ходить.
– Нас в пять-шесть раз больше. – Тэмуджин оглядел ряды охотников.
– В случае чего мы их разом прихлопнем, – проговорил, загораясь, Сача-беки.
Тэмуджин насмешливо поглядел на него, ничего не сказал, поехал по следам. Джамуха поверстался с ним.
– Анда Тэмуджин, звери есть и в других долинах.
– Но мы еще дома решили охотиться здесь. Кто сворачивает с намеченной дороги, может заблудиться. Чего опасаешься?
– Мне не хотелось бы никаких столкновений с тайчиутами.
– А почему ты думаешь, анда
