Заколдованный замок (сборник) - Эдгар По

Около двух пополудни мы втроем — оба моих брата и я — пристали к островам и очень скоро нагрузили трюм нашей шхуны превосходной рыбой, которая в тот день, как все мы заметили, ловилась в таком изобилии, как никогда. Было ровно семь по судовым часам, когда мы снялись с якоря и двинулись в обратный путь, чтобы пересечь опасное течение в самое затишье, а оно, как мы хорошо знали, должно наступить в восемь часов.

Мы вышли под свежим ветром, дувшим со штирборта[83], который нас подгонял, и некоторое время быстро продвигались вперед, не помышляя ни о какой опасности, потому что и в самом деле причин для опасений не было никаких. И вдруг, вопреки всему, навстречу нам задул ветер с Хельсеггена. Это было что-то совершенно необычное, никогда прежде такого не бывало, и мне сразу стало не по себе. Мы переставили паруса под ветер, но все равно не двигались с места из-за встречного течения. Я уже собирался предложить братьям повернуть обратно и стать на якорь, но как раз в эту минуту, оглянувшись, мы увидели, что над горизонтом стоит стеной какая-то необычная туча — цвета начищенной меди, и при этом растет с невероятной быстротой.

Тем временем налетевший на нас с берега ветер утих, наступил мертвый штиль, а течение принялось носить нас из стороны в сторону. Но это продолжалось так недолго, что мы даже не успели подумать, что бы это могло значить. Не прошло и минуты, как налетел шторм, еще минута — и небо заволокло мглой, море закипело и вспенилось, а затем воцарился такой мрак, что мы не могли видеть друг друга.

Нечего и пытаться описать этот ураган. Никто из норвежских моряков не видал ничего подобного. Мы успели убрать паруса, прежде чем на нас обрушился шквал, но при первом же порыве ветра обе мачты шхуны рухнули за борт, а грот-мачта уволокла за собой моего младшего брата, который привязался к ней на всякий случай.

Наше судно обладало превосходными мореходными качествами, оно скользило по волнам, как перышко. Палуба имела сплошной настил с одним небольшим люком в носовой части; этот люк мы обычно задраивали перед тем, как переправляться через пролив, чтобы нас не захлестнула «сечка». И если бы не эта предосторожность, мы тут же пошли бы ко дну, потому что сразу зарылись в воду по самый верх надстроек.

Каким образом мой старший брат в ту минуту избежал гибели, я не могу сказать, мне не довелось его об этом спросить. А я, как только у меня вырвало из рук фок[84], бросился ничком на палубу и, упершись ногами в планшир, уцепился что было сил за рым[85] у основания фок-мачты. Конечно, я действовал инстинктивно, и это было лучшее, что я мог сделать, потому что соображать в ту минуту я не был способен.

На несколько секунд, как я уже сказал, нас совершенно затопило, и я лежал, не дыша, отчаянно вцепившись обеими руками в рым. Почувствовав, что легкие мои вот-вот разорвутся, я приподнялся на коленях, не выпуская кольца из рук, и голова моя оказалась над водой. В это время наше суденышко встряхнулось, точно пес, выскочивший из воды, и взлетело на гребень волны. Я был словно в столбняке, но изо всех сил старался собраться и понять, что же теперь делать, как вдруг кто-то схватил меня за руку. Это был мой старший брат, и я страшно обрадовался, потому что считал, что и его смыло за борт. Но радость моя мгновенно сменилась ужасом, когда он, приблизив губы к моему уху, прокричал одно-единственное слово: «Москестрем!»

Не берусь передать, что я почувствовал в ту минуту! Я задрожал с головы до ног, словно в жестоком приступе лихорадки. Я хорошо знал, что имел в виду мой брат, произнося это слово. Ветер гнал нас вперед, прямо к водовороту, и теперь ничто не могло нас спасти!

Видите ли, обычно, пересекая течение в проливе, мы даже в самую тихую погоду всегда старались держаться как можно дальше от водоворота и при этом пристально следили за началом затишья. А теперь нас несло в самый котел, да еще при таком урагане! «Но ведь мы, наверное, окажемся там во время самого затишья, — подумал я. — Есть еще крохотная надежда». И тут же обругал себя: только сумасшедший мог на что-то надеяться в таких обстоятельствах.

К этому времени первый бешеный натиск ветра стих, а может, мы не так ощущали его, потому что он дул нам в корму. Зато волны, которые поначалу катились низко, как бы придавленные бешеным ветром, теперь вздыбились и превратились в целые горы… В небе также произошла странная перемена. Только что оно было повсюду черным, как деготь, и вдруг прямо над нашими головами образовалось круглое оконце, просвет чистой, ясной, глубокой синевы, и в нем засияла полная луна таким ярким светом, какого я никогда еще не видывал. Она озарила все вокруг с необыкновенной отчетливостью — но, Боже правый, что за зрелище нам открылось!

Я несколько раз пытался заговорить с братом, но шум моря до такой степени усилился, что, несмотря на все мои старания, он не мог расслышать ни слова. А ведь я кричал ему прямо в ухо! Вдруг он сокрушенно покачал головой, смертельно побледнел и поднял палец, словно желая сказать этим жестом: «Слушай!»

Я не сразу понял, на что он хочет обратить мое внимание, но затем у меня мелькнула страшная мысль. Я вытащил из кармана часы, поднял их к свету и взглянул на циферблат. Они остановились в семь! Время затишья было упущено, и теперь водоворот Мальстрема бушевал в полную мощь.

Если судно прочно построено, правильно оснащено и не слишком нагружено, при сильном шторме в открытом море волны как бы выскальзывают из-под него. Людям, не знающим моря, это кажется странным, а у нас, старых моряков, это называется «оседлать волну».

Так вот, до сих пор мы благополучно «держались в седле», но вдруг исполинская волна ударила нам прямо под корму и, взметнувшись, понесла вверх, все выше и выше, словно норовя зашвырнуть в самое небо. Я бы ни за что не поверил, что волна может подняться так высоко, если бы это происходило не со мной. А потом мы стрелой полетели вниз, причем с такой скоростью, что у меня перехватило дыхание и потемнело в глазах, будто я падал во сне в бездонную пропасть. Однако пока мы еще находились на гребне, я успел бегло осмотреться, и одного этого взгляда мне хватило. Я тотчас понял, где мы находимся. Водоворот Москестрем лежал прямо перед нами на расстоянии не больше четверти мили, но он был похож на тот Москестрем, который вы сейчас видите, не больше, чем Ниагарский водопад на мельничный ручей. Если бы я уже не догадался, где мы находимся и к чему нам следует быть готовыми, я бы не узнал это место. От ужаса глаза мои судорожно закрылись сами собой.

Прошло не больше двух-трех минут, и вдруг мы почувствовали, что волны отхлынули и нас обдает клочьями пены. Судно само круто повернуло на левый борт и стремительно рванулось вперед. В тот же миг оглушительный шум волн совершенно потонул в каком-то пронзительном вое — представьте себе, что тысячи пароходов одновременно включили сирены, чтобы сбросить пар. Теперь мы находились в полосе пены, всегда окружающей водоворот, и я подумал, что нас, конечно, сейчас швырнет в бездну. Мы уже смутно видели ее зев, потому что кружили над ним с сумасшедшей быстротой. Шхуна наша как будто вовсе потеряла осадку: она не погружалась в воду, а скользила, как воздушный пузырь, по поверхности зыби. Правый борт был обращен к водовороту, а слева простирался необъятный океан. Простирался — не то слово, океан стоял, подобно огромной крепостной стене, которая вздыбилась между нами и горизонтом.

Это может показаться странным, но теперь, когда мы оказались в самой пасти водоворота, я чувствовал себя гораздо более спокойным, чем тогда, когда мы только приближались к нему. Убедившись, что никакой надежды больше нет, я окончательно избавился от страха, который поначалу буквально парализовал меня. Я думаю, что отчаяние до предела взвинтило и напрягло мои нервы.

Не подумайте, что я хвастаюсь — я говорю вам чистую правду: в тот миг я начал размышлять о том, как странно умереть таким необычным образом и каким безумием было тревожиться о такой ничтожной вещи, как моя собственная жизнь, перед лицом столь величественного проявления Божьего могущества. Мне и сейчас кажется, что я даже вспыхнул от стыда, когда эта мысль промелькнула у меня в голове. Затем мысли мои обратились к водовороту, и мной овладело жгучее любопытство. Меня тянуло проникнуть в его глубину, и мне казалось, что ради этого стоит пожертвовать жизнью. При этом я жалел только об одном — что никогда уже не смогу рассказать людям, оставшимся на суше, о тех чудесах, которые откроются передо мной. Странно, что у человека перед лицом смерти возникают такие нелепые фантазии; потом я не раз размышлял об этом и пришел к выводу, что, возможно, это бесконечное и стремительное кружение над бездной слегка помутило мой разум.

Было, между прочим, еще одно обстоятельство, которое помогло мне овладеть собой. Ветер совершенно исчез, поскольку теперь он просто не мог достигать до нас, так как наше судно, продолжая движение, находилось уже значительно ниже уровня океана. Если вам никогда не случалось бывать на море во время сильного и продолжительного шторма, вы не в состоянии даже представить, до какого исступления могут довести моряка ветер и удары волн. Они слепят, оглушают, не дают свободно вздохнуть, лишают всякой способности действовать и соображать. Но теперь мы были избавлены от этих неприятностей — так приговоренный к казни преступник пользуется в тюрьме некоторыми льготами, которых он был лишен, когда его участь еще не определилась.