Голоса безмолвия - Андре Мальро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Таким образом, речь идет не столько о кристаллизации искусства вокруг предшествующей ему истории, сколько о воздействии истории на непрекращающийся процесс творчества. Разрыв художника с формами, на которые он опирался, вынуждает его порывать так же и с их смыслами, и, поскольку не существует нейтральных форм, значит, не может быть и отдельной зоны, где художник, освободившийся от влияния своих учителей, не стал бы собой; весь его творческий процесс всегда имеет определенную направленность. Она не носит ни подсознательный, ни рациональный характер, но отличается своей спецификой; если Микеланджело, работая над «Страшным судом», понимает, что он делает, это не означает, что он иллюстрирует свои размышления.
Всякое искусство – это медленное овладение способом выразить то фундаментальное чувство, какое испытывает художник по отношению к вселенной. По всей видимости, именно поэтому любая живая религия пронизывает собой профанное искусство; по этой же причине великие произведения светского характера появляются только в тех обществах, откуда вытеснено сакральное. Вот почему нам так часто кажется, что связь между историей и искусством ослабевает. Каждое произведение прошлого в нашем сознании связано с тем или иным фрагментом истории, и мы знаем, какие после него появились произведения. Но каждая эпоха для самой себя является настоящим: она умирает в родах, так и не увидев своего ребенка, которого знаем мы; для Боттичелли будущее не носило имени Рафаэля. Чувство необходимости смены форм и мысль о том, что ход времени вынуждает художника к этой смене, сами по себе связаны с относительным осознанием истории и ее ритма. Если разногласия, из которых рождается искусство, зиждутся не только на важных исторических событиях, то эти события, по меньшей мере, их умножают, а порой и делают всеобщим достоянием.
Но если подобные события лишают созданные в прошлом произведения их смысла, они тем самым выбивают у художника почву из-под ног и обрекают искусство на своего рода спячку. Искусство легче приспосабливается к глубинным течениям, чем к кратковременным штормам. Если таких штормов слишком много, они вместе с ценностями общества уносят с собой и само общество, но не заполняют собой прошлое, которое развивалось в ритме медленной метаморфозы, схожем с ритмом человеческой жизни, гибнущей под напором болезней и несчастных случаев. Хотя эта метаморфоза происходит медленно, она почти никогда не останавливается. В Италии XI–XIII и Франции XIII–XIV веков отношение человека к Богу постоянно менялось, как на протяжении трех последних веков в той же Франции менялось фундаментальное отношение человека к миру. В начале XVII века – провозглашение этики героизма; затем – ее развенчание янсенистами; внешнее согласие вследствие укрепления монархии и ее закат; конец великой эпохи христианства; Просвещение; одиночество человека и поиск им спасения в политическом и национальном братстве; Революция; становление буржуазии – разрыв между искусством и обществом, повторяясь, воспроизводился с 1600 по 1900 год. Если в последние сто лет мир изменился больше, чем человек, то с 1500 по 1800 год человек менялся сильнее, чем мир…
Природа искусства в доисторических обществах помогает нам лучше понять отношения художника с историей. Судя по всему, история неотделима от эволюции форм, из чего мы делаем вывод, что в доисторические времена могло существовать только неизменное искусство. Но искусство питается не только неизбежным разладом между людьми и заимствованными из прошлого формами. Неважно, менялись ли на протяжении тысячелетий условия жизни, нам представляется, что уже тогда сформировалась и начала эволюционировать особая область предрелигиозного сознания. Если бы в неподвижном обществе не развивались некоторые способности человека, не произошло бы эволюции первобытных верований и на свет не появилось бы египетское искусство. Чем согласиться с этой странной мыслью, разумнее допустить, что во внеисторические – или полуисторические – времена имела место эволюция искусства, а именно фигуративного: в разных местах, отделенных одно от другого тысячами километров, в разные эпохи, люди, осененные одним и тем же гением, находили один и тот же стиль (столь сложный, как скифский, по сравнению с которым шумерские статуэтки животных порой кажутся примитивными) и без всяких эскизов рисовали величественных оленей, лошадей и бизонов… Цивилизации, якобы равнодушные к идее времени, равнодушны к ней в разной степени и каждая по-своему: Средние века – не то же самое, что Египет, а медленный ритм не означает неподвижность. Даже в цивилизации, мнящей себя вечной, скульптурное изображение несет отпечаток длительности человеческой жизни: как и во всех прочих, при своем появлении она производит наиболее сильное впечатление, а затем ветшает. Если такую скульптуру показывают только во время торжественных церемоний, а сгоревшую заменяют другой, вроде бы похожей, она ветшает медленнее, но все равно ветшает. (Впрочем, это скорее редкость, чтобы народ,