Испытание властью. Повесть и рассказы - Виктор Семенович Коробейников

Анатолий не помнил, как дошел до дома. Сорвал с себя пропахшую красками гимнастерку и бросил на стул, присел к столу и, зажав голову руками, глухо застонал. Ему было стыдно и горько.

Вернувшаяся домой жена с дочерью увидели небывалую картину. На столе стояла пустая бутылка из-под водки, Анатолий был пьян и неотрывно смотрел в окно, не замечая вошедших.

Когда его укладывали в постель, он вдруг заговорил.

«Ира, дорогая, эт-то неправильно! Все неправильно. Все не так!» – выкрикивал он, заливая подушку слезами бессилия.

Утром на следующий день в курилке художественного училища шла горячая дискуссия. Обсуждалось досрочное освобождение немецких военнопленных, выдача им военной формы и разрешение свободно ходить по городу. Ко многим освобожденным приехали из Германии родственники.

Студенты негодовали, резко выражали свои чувства, собирались писать протест в редакцию областной газеты.

Анатолий стоял в стороне и, жадно затягиваясь дешевой папиросой, молчаливо смотрел в пол. Бывшему военнопленному участвовать в таких разговорах было небезопасно.

Тетя Мотя

Вообще-то ее звали Матрена Спиридоновна, но вся деревня знала ее как «тетю Мотю». Когда-то видимо высокая и стройная, теперь она согнулась в спине и, когда шла по улице, казалось, что несет непомерный груз и страшно спешит куда-то, где сможет освободиться от тяжести. Селяне так и говорили, увидев ее: «Вон опять тетя Мотя бежит». Взгляд ее карих глаз был всегда тревожным и озабоченным. Она нередко оглядывалась, осматривая улицу, как будто опасалась погони.

Работала она техничкой в мастерской, где ремонтировали тракторы. В обеденный перерыв и после смены делала уборку в цехах. Металлическую стружку, выбракованные детали укладывала она на огромный железный лист, впрягалась в привязанную к нему веревку и тащила на склад металлолома. Вернувшись, тетя Мотя начинала мести полы.

Меня поражало ее иногда слишком вольное обращение с механизаторами и работниками мастерской. Без грубости, но колко она делала замечания. Все без обиды ее выслушивали и даже пытались оправдаться. Откуда такой авторитет у этой малограмотной не молодой уборщицы?

Например, проходя по цеху, она тыкала своей метлой в сапоги лежащего под трактором ремонтника и говорила со смехом:

– Ты что, Сайбулла, туда залез? Прячешься что ли? Опять поди бутылку сосешь? Наплодил детишек уйму, а зарплату пропиваешь.

Вылезший на волю широкоплечий, могучий татарин с добродушным лицом, широким и круглым как блин, старательно оправдывался.

– Зачим, тетка Мотя, худо болташь? Сайбулла селый мисяс водка в рот не брал. Сапсим глотка сухой стал!

Уборщица делает удивленный вид и смеется.

– Батюшки, чудо какое! Целый месяц терпишь? Знаю я, это вас инженер молодой порядку учит. Давай не пей, робь как положено, да в семью деньги неси.

Механизатор хитро улыбаясь, отвечает:

– Слышь, тетка Мотя, селый мисяс все кричат: «Рабутай, рабутай, товарищ нацмен», а как деньги получать: «Куда прешь, татарская морда?»

Никто не обратил внимания на его затасканную шутку и он сам разразился веселым, здоровым смехом.

Матрена Спиридоновна, отходя от него, еще раз напомнила: «Робь как положено и деньги будут». Сайбулла соглашался: «Конышно, робить будешь, так жить-то мошна».

Часто тетя Мотя заходит в нормировочную и вступает в разговор. Зашедшему, чтобы расценить наряд, молодому токарю внушительно замечает:

Ты, Вовка, почему материал не жалеешь? На вас железа не навозишься. Деталь выточишь на сто граммов, а стружки получается на десять килограммов.

Кончалась смена и в комнату заходили механизаторы. Одни усаживались на засаленную скамейку, другие тут же садились на корточки. Глядя на них Матрена Спиридоновна вздыхала:

– Эвон, сколь мужиков! А робите худо. Лень-то вперед вас родилась!

Кто-то из молодых не выдержал и дерзко выкрикнул

– Да уж будто вы шибко работали!

В комнате воцарилась тишина. Уборщица грустно посмотрела на говорившего и опустила голову, а когда подняла, в глазах ее стояли слезы.

– Эх, мила-а-ай, не приведи тебе Бог так робить, как нам досталось в

войну.

Тетя Мотя шмыгнула носом и, не таясь вытерла ладонями слезы. Голос ее зазвучал глухо с перерывами, как будто она сдерживала рыдания.

Трудилась я на старом колесном тракторе. Весь был из железа и колеса и сидение, а кабины никакой. Двое суток я пахала около деревни. Торопились до морозов землю подготовить. На третью ночь уснула за рулем, трактор и заглох. Решила я немного подремать. До деревни не пошла, а залезла в копешку соломенную. Не помню как и уснула. Просыпаюсь и к трактору, а утром-то мороз ударил и вода в радиаторе замерзла. Сняла я его с горем пополам, кое-как на спину завалила и бегом в мастерскую. Ладно не далеко до нее было, всего-то пять километров. Тащусь, и сердце обрывается от усталости да от страху – трактор ведь нарушила, а время военное – тюрьма за плечами ходит. Добрела кое-как до мастерской, крадусь сзади к забору.

Доски отодвинула, сама пролезла и радиатор за собой тащу. Оглянулась, а ко мне директор МТС бежит с ломом, да как заорет на меня.

– И ты, сука, трактор угробила! Уже девятая тащишься. Вы меня, мокрохвостки проклятые, в тюрьму загоните. Убью сейчас и закопаю здеся.

А сам чуть не плачет, глаза дикие и лом к моей голове приставил. Упала я со страху и обмочилась вся как есть, а он все кричит, да я уж и не понимаю, что к чему. Потом слышу.

– Что разлеглась-то? Тащи радиатор в медницкую, паять надо. Растянулась тут!

Не помню как я и в мастерскую забежала, сдала радиатор мастеру, а

сама в угол забилась. Стою, жду. Разомлела вся в тепле-то, да