Полдень XXI век 2003 №4 - Полдень XXI век

Майкл успел остановиться и повернуться лицом к веранде, а затем был взрыв, и Билл увидел летящее по воздуху тело мальчика с запрокинутой головой и неестественно отставленными назад руками…

Террорист и охранник были разорваны в клочья. Кэрол скончалась по дороге в госпиталь. В краткий миг перед потерей сознания она пыталась беззвучно улыбнуться Биллу — она не знала, как обезображено ее лицо и как страшна ее улыбка. Сканирование обнаружило в голове Кэрол более сотни микроскопических, твердых, как сталь, пластиковых частиц — ими убийца нажрался, готовясь к теракту. Такие же частицы поразили позвоночник Майкла, и несколько дней врачи полагали, что ребенок не выживет.

Вероятно, тяжелое ранение Майкла и борьба за его жизнь спасли Билла от сумасшествия. Врачи обещали: в лучшем случае ноги мальчика будут парализованы. В течение года Билл боролся за своего сына, и эта борьба, занимавшая его постоянно, непрерывно, днем и ночью, подавила непереносимую боль утраты Кэрол, сделала его существование осмысленным и, в конечном итоге, помогла ему не сломаться.

Когда к Майклу впервые вернулось сознание, он что-то невнятно спросил у отца. Сначала Билл ничего не понимал, но после нескольких попыток услышал: «Папа, я смогу быть летчиком?». Любовь и нежность к больному ребенку превосходят по силе все другие человеческие чувства и привязанности, подчас они достигают почти невыносимой остроты. Едва сдерживая сбившиеся комком в горле рыдания, Билл поспешно и обманно ответил Майклу: «Да, сынок, конечно, ты определенно будешь летчиком».

В течение нескольких лет Билл пытался отвлечь сына от безумной мечты стать летчиком с парализованными ногами. Но волю этого мальчика сломить было невозможно, ей можно было только покориться. Несмотря на пропущенный из-за ранения год учебы, Майкл раньше всех своих сверстников окончил школу, а затем колледж — он требовал от себя превосходства над всеми и во всем.

К тому времени появились первые экспериментальные образцы беспилотных тяжелых бомбардировщиков, и в школу летчиков начали набирать группу будущих наземных пилотов — мечта Майкла показалась осуществимой. Билл не знал, хочет ли он этого, — Билл опасался и того, что Майкл поступит в школу летчиков, и того, что он туда не поступит. В конце концов, он использовал все свои связи, чтобы просьбу сына хотя бы удосужились рассмотреть, но на окончательное решение отборочной комиссии он не мог повлиять. Физическое состояние Майкла было таким, что почти не оставляло надежды на благополучный исход.

Хотя командованию летной школы было известно в общих чертах о болезни Майкла, но, когда он вкатился в зал на инвалидной коляске, даже видавшие виды члены отборочной комиссии смущенно замерли — такого они в школе летчиков еще не видели. Майкл не стал ждать вопросов и в своей жесткой манере кратко и непреклонно заявил:

— Меня зовут Майкл Стресснер. Я хочу и буду управлять стратегическими бомбардировщиками и прошу вас научить меня делать это не просто хорошо, но блестяще. Я гарантирую, что вы никогда не пожалеете о своем решении принять меня в школу летчиков.

Он сделал паузу и почему-то строго повторил:

— Меня зовут Майкл Стресснер.

И такая сила духа была в этом калеке, такая гордость именем своего деда — знаменитого генерала Майкла Стресснера, что члены комиссии, вопреки логике и инструкциям, единогласно допустили его к экзаменам.

Почти все физические тесты Майкл, естественно, провалил, но тест на быстроту реакции прошел прекрасно. На теоретических экзаменах он получил наивысшую в истории школы сумму баллов, намного опередив всех конкурентов. Аэродинамику и устройство самолета он знал так, как будто уже закончил школу…

Сегодня у Майкла первый боевой вылет. Билл знал, что этой ночью сын поднимет тяжелый ракетный бомбардировщик с тихоокеанской военной базы и поведет его бомбить лагерь террористов где-то в Центральной Азии. Пожалуй, уже можно позвонить Майклу — во Флориде на три часа больше. Билл произнес код включения радиотелефона и персональный номер Майкла — Флорида тут же ответила.

— Здравствуй, сынок. Как дела?

— Папа, как чудно, что ты позвонил. Где ты?

— Я в Колорадо.

— Чего это тебя занесло в такую глушь?

— Завтра по телевидению узнаешь.

— Папка, ну не мучай любопытного сына — что случилось в Колорадо?

— Не могу сказать даже тебе, сын, — завтра услышишь, что по этому поводу говорят наши заклятые «партнеры по переговорам». Во всяком случае — не волнуйся. Скажем так — я должен прочесть лекцию перед отнюдь не школярской, а напротив, весьма солидной академической аудиторией.

— Все ясно, отец, детали я уже додумал. Только прошу тебя — не волнуйся, не мечи бисер… Понял меня?

— Понял, сын, я совершенно спокоен. Лучше скажи, как у тебя там… Ты готов?

— Отвечаю твоими словами — услышишь вскоре по телевидению. Боюсь, что некие вполне реальные новости от твоего сына отодвинут на второй план досужие домыслы о твоей лекции.

— Майкл, ты волнуешься?

— Немножко — да! Все будет нормально — Крэйг обещал подстраховать меня на первый случай.

— Твоя мать была бы счастлива и беспокоилась бы…

— Не надо, папа… Я иногда думаю — хорошо, что мама не знала меня такого…

— Она бы гордилась тобой… Удачи тебе, сынок! И позвони, когда освободишься.

— И тебе удачи! До завтра, папа.

Голос Майкла ушел, но Билл еще долго не мог переключиться — комок подступил к горлу и слезы не унять. Боже! Какая сила в этом парне, обделенном всем, что доступно другим. Пусть хоть чуть-чуть улыбнется ему жизнь, пусть даст ему хоть какие-то крохи счастья, доступного всем. Удачи тебе, сын, как же я тебя люблю.

Какой это, однако, идиотизм — жить отдельно от сына. Его одиночество и мое одиночество, думал Билл, может быть, если слить вместе два одиночества, то они взаимно уничтожатся. Что, собственно, его держит в Коннектикуте? Работа в Йеле — ее можно продолжать из Флориды. Привязанность к старым, знакомым пейзажам, к местам, где он был так счастлив? Ничего уже в них не осталось для него, кроме тяжелой тоски. Определенно, нужно переезжать во Флориду, поближе к сыну. И поскорее — завтра, нет — завтра не получится, послезавтра.

Билл пошел пешком в клубный ресторан в закрытой зоне временной резиденции Конгресса. Ресторан этот был знаменит тем, что в нем имитировалась и поддерживалась атмосфера и обстановка старых дорогих европейских ресторанов прошлого века. Никаких новшеств, никакой функциональной стилизации — старая хрустальная посуда, свечи на столах, живой оркестр со старинным классическим репертуаром, официанты во фраках. Единственным признаком нового времени были плоские телевизионные мониторы на стенах в каждой из боковых кабин ресторана. Все оборудование ресторана вместе с вышколенным персоналом кочевало по стране за Конгрессом.