Статьи - Николай Лесков

9) Учредители имеют право на получение акций на одну пятую часть всего основного капитала общества со взносом денег.

10) Учредители пользуются осьмью процентами с чистой выручки общества, по действию дороги и всем ее предприятиям.

11) Обществу предоставляется просить об откомандировании инженеров корпуса путей сообщения на том самом основании, на каком они поступают в другие общества железных дорог; для производства же изысканий разного рода и по составлению общества, учредители ходатайствуют у генерал-адъютанта Чевкина об откомандировании ныне для этой цели инженер-капитана Лунда и о разрешении ему впоследствии войти собственно от себя самого с просьбой о назначении ему в помощь других инженеров.

Итак, приветствуя это полезное и совершенно необходимое для выгод западной полосы империи предприятие, пожелаем ему счастия, успеха и общего сочувствия, на которое оно, в наших глазах, имеет неоспоримое право. Желаем, чтобы оно не встречало напрасной борьбы с теми рутинными предрассудками некоторых квасных патриотов, доказывающих, что возвышение благоустройства западной полосы вредно для серединной России и что лучше капиталы, ассигновываемые для тамошних предприятий, привлекать в такие же предприятия другой местности! О sancta simplicitas![38] Пора же знать нашим безграмотным политикам и экономистам, что, кроме вещественного капитала, есть еще невещественная сила, которая двигает и капиталом, и предприимчивостью; и что, если стать угнетать эту силу, то выходят те уродливые явления, которые не встречают сочувствия в глазах благомыслящих современников и бесчестят во мнении потомства. Капиталы устремляются туда, куда двигают их воля и симпатии капиталистов, и никогда добровольно не пойдут туда, куда желают их завернуть сторонние соображения. Местные интересы дороги каждому; каждый охотно им содействует, и каждый охотно рискует последнею крохою для экономического благоустройства своего края: ибо ждет от этого благоустройства новых средств для возвышения своего домашнего быта и хозяйства, а интересы другой местности для него вовсе не имеют такого близкого значения, и он, по южнорусской пословице, не станет крыть чужой хаты, когда своя капит.

<О ПЕТЕРБУРГСКОМ ПОЙЛЕ, ПЕНЗЕНСКИХ ТРОТУАРАХ И ОРЛОВСКИХ МОСТАХ, А ТАКЖЕ О РАЗНЫХ БЕДНЫХ ЛЮДЯХ И О НЕКОТОРЫХ ПОПЕЧИТЕЛЯХ РОБЕРТА ОУЭНА>

С.-Петербург, вторник, 3-го апреля 1862 г

Часто ставят в большую вину иностранным путешественникам, что они, описывая Россию, рассказывают о ней иногда такие вещи, которых вовсе не существует и даже существования их мы, русские, никак допустить не можем. Конечно, в разных россказнях разных путешественников есть тьма чепухи и вздора, но много есть и таких вещей, которые кажутся нам невероятными только потому, что мы не имеем понятия о том, какими являются те же самые вещи в “гнилом Западе”, над которым долго трунил г. Аскоченский, а теперь песню его подхватили публицисты другого закала, считающие, например, порицание английских порядков наивысшею услугою русскому народу. Впрочем, с точки зрения этих публицистов, такое последование г. Аскоченскому имеет свой смысл, даже и этого им нельзя ставить в вину. Не заявлять своих стремлений к слитию с народом в наши дни невозможно, а чем же можно легче показать их, как не порицанием всего чужеземного? Народ (если бы он умел читать наши писания и имел бы еще к тому охоту), разумеется, расхохотался бы над ними до смерти, но пока народ станет читать и назовет гороховыми шутами многих нынешних писателей, трактующих о вековечности начал аграрного коммунизма и т. п., пусть пишут на здоровье. В Петербурге их читают и не понимают, а за Петербургом или вовсе не читают, или читают ради смеха, все более убеждаясь, что литераторы о делах рассуждать никак не могут, а все сочиняют. Однако дело не в этих сочинителях; мы им ничего сочинять не мешаем и от всей души желаем, чтобы никто не мешал им заниматься этим приятным искусством. Нас занимает простой вопрос о городском благоустройстве. Теперь весна; 17-го марта был день преп<одобного> Алексия, человека Божия, день, известный в народе под названием “Алексея с гор потоки”, и действительно начались потоки. Вскрылись Днепр и Ока, в Орле мост в опасном положении, и тамошние гимназисты теперь не ходят в классы, а все читают “Современник”. Это самое благоприятное время для орловских гимназистов и для уважаемых ими писателей. Такой порядок прекращения уроков “за водою” существует с незапамятных пор, и существует он едва ли не по всему пространству России, но особенно в Орле, где мосты наводятся далеко не так скоро, как выгорают целые части этого центрального города хлебороднейшей губернии, обитаемой наипросвещеннейшим дворянством. В былые годы там не бывало переправ по целому месяцу, и поколение тогдашних гимназистов в это время сильно развивалось при помощи сочинений покойного Сенковского, но нынче, говорят, и в Орле уж век спеша живут. Мосты и переправы, грязная вода для питья составляют необходимые аксессуары русской весны. Неторопливая почта начинает ходить еще медленнее; цена припасам поднимается, и все бедное население городов сильно страдает; земские суды отряжают на переправы чиновников для наблюдения за порядком, и в связи с этим последним обстоятельством на лицах у мужиков появляются весьма странные опухоли, а вообще в градах и весях начинаются рези в желудках и разные весьма неприятные болезни, отвлекающие человека от работы, которою он добывает дневное пропитание, а иногда и спроваживающие его прямым путем в могилу. Да и как не быть резям, как не хворать людям, когда, например, у нас в Петербурге такая вода доставляется, что какой-нибудь киевский гастроном, получающий воду с Буславки, взял бы здешнюю воду, да и выплеснул в помойную яму. А мы ее пьем, и не пить ее нам нельзя. Пиво, говорят, с кукельваном — напьешься, тотчас, как оморенная рыба, и всплывешь весь наверх — не годится, а вино виноградное дорого, да мы до него и небольшие охотники, в чем можно частию удостовериться по счетам конторы Д. Е. Бенардаки, занимающегося водочным продовольствием нашей Пальмиры. Итак, к воде. Один наш не то что приятель, а добрый знакомый, на котором лежат кучи пресерьезных занятий, наделен от щедрой природы таким замечательным трудолюбием, что находит еще возможность заниматься микроскопическими исследованиями и при первом досуге предается этой невинной забаве со всем увлечением юношеской страсти. Недавно, то есть вот совсем на днях, он рассказывал, что, наблюдая в микроскоп каплю невской воды, увидел в ней несколько таких чудищ, что одно даже привело его в ужас своим сходством с одним из ближайших сослуживцев наблюдателя. Наш знакомый с тех пор не пьет воды, и только от того, что он перестал употреблять невскую воду, в характере его начала проявляться какая-то необыкновенная мягкость и эластичность, тогда как прежде бывало, что ему ни дай в руки, из них выйдет в таком виде, что уж ни за что не узнаешь. Впрочем, мы напрасно об этом распространяемся, ибо каждому известно, какую важную роль играет вода в судьбе всякого человека. А потому мы и удивляемся, как до сих пор наши общественные люди не подумают о том, чтобы вместо навозной жижи давать в пойло русскому человеку чистую воду! Беспечность и небрежность русская в этом случае действительно составляет добродетель вполне самостоятельную и ни от кого не зависимую. Есть места на Руси, где воду не только не стараются очищать, но, напротив, всячески стараются ее испортить. Один из таких просвещенных мест есть губернский город Пенза. Там есть, например, фонтаны, в которых вода проведена из очень хорошего источника; но у этого же источника, выше того места, где он входит в проводную трубу, одному барину вздумалось устроить псарный двор для своих борзых и гончих. Место для псарни, действительно, выбрано удобное, псам не далеко бегать лакать, и чистоту всегда можно удержать; но прихотливые люди начали жаловаться, что воды из фонтанов пить нельзя, и обратились к Суре, а по Суре и подавно один навоз плавает с верхних мельниц. Таким образом это неудовольствие продолжалось очень долгонько и все без толку, и наконец сами граждане привыкли к этой воде, как приучают себя люди к вонючему сыру, и стали любоваться из окон на барские своры, когда они откочевывали в отъезжее поле. Теперь одни говорят, что псам придется отыскивать иное помещение, а другие утверждают, что эти слухи уж не раз носились, но благополучно сходили с рук псовладельцу. Но Пенза — город истинно замечательный. В Англии есть люди, уверенные, что в Пензе всякий человек небезопасен, потому что там на улицах устроены капканы и адские машины. Что-то в этом роде, года три тому назад, кажется, рассказывалось даже в одной из английских газет, и один из жителей Пензы, умеющий читать по-английски, указывал на эти щекотливые для пензенского самолюбия строки; но все осталось по-старому; все подумали, что это “бред безумный иноземца” и больше ничего. А в сущности дело имеет свое основание. Во время последней войны в Пензу прибыли из Крыма два англичанина, оба люди очень просвещенные и потому, конечно, не встретившие в этой столице русского спорта того радушия, которое будто бы ставит наших соотечественников несравненно выше всех народов земного шара и даже жителей планет. Оба эти англичанина, при первом взгляде на пензенские улицы, вообразили, что существующие в Пензе дощатые тротуары устроены для того, чтобы доставить пешеходам известные удобства и безопасность. Как чужеземцам, им простительно было сделать такое легкомысленное заключение, и они жестоко за него поплатились. Одному из них, избежавшему всех опасностей, сопряженных с войною, суждено было восприять смерть в самом мирном городе Пензе. Опытные люди по пензенским тротуарам обыкновенно не ходят, потому что некоторые доски этих тротуаров так прилажены, что каждая из них концом, на который наступит пешеход, тотчас же под его ногою опускается в нарочито ископанную под тротуаром канаву с вонючею гниющею водой, а другим концом снабжает проваливающегося путника приличною затрещиною. Теперь, может быть, случаи таких театральных исчезновений под тротуаром реже, а может быть, и вовсе вывелись — время переходчиво, — но то время, к которому относится воспоминаемое событие и о котором пензенские собачники вспоминают как о милом былом, эти явления причислялись к законным необходимостям местного благоустройства. Естественность таких явлений была так обыкновенна, что пензянов (которых почему-то зовут толстопятыми) вовсе не встревожило, что англичанин М—р шел по тротуару и, как должно было случиться, провалился, получил приличную затрещину, переломил ногу и отправился ad patres,[39] впрочем, не без медицинской помощи. Сказали только: “не знавши броду, не суйся в воду”, выпили по рюмочке коньячку и опять сели играть по маленькой, и приписывая, и отписывая мелом. Другой же англичанин, видя снаряд, споспешествовавший ускорению жизненного процесса г. М—ра, разумеется, предался изучению этого механизма и, придя к убеждению, что такой механизм не относится ни к одному из известных в Европе аксессуаров городского благоустройства, порешил, что это совсем не тротуары, а какие-то, вероятно охотничьи, капканы или люки вроде адских машин. Дома он сказал кому-нибудь эту несообразность, другие ее подхватили, а кто-то взял да и тиснул в какой-то газетке вопрос о пензенских люках. Конечно, англичане, по остроумнейшему замечанию одного из наиприятнейших писателей нашего времени, народ очень узколобый; но согласитесь, что на этот раз им можно простить их заблуждение. Рассказанное нами событие могло дать некоторый повод к построению странных предположений в головах людей, поднятых цивилизациею на другую ступень гражданственности и не способных ни пить наше пойло, ни глотать иные гадости, которые мы еще присмакиваем.