Госпожа де Шамбле - Александр Дюма

— Хорошенькое напутствие!

— Что поделаешь! Ты тоже страдаешь рассеянностью.

— Как господин де Шамбле?

— Напротив… Он рассеянный неудачник, а ты, баловень судьбы, ты рассеянный счастливчик.

Альфред направился к выходу, но тут же вернулся со словами:

— Я совсем забыл: никогда не говори с господином де Шамбле об эпилепсии и эпилептиках, даже в связи с Евангелием и чудесами, которые творил Христос.

— Почему?

— Ты же знаешь поговорку: «В доме повешенного не говорят о веревке». До свидания!

Я остался один. Признаться, мой друг был прав, когда говорил, что я нуждаюсь в одиночестве.

С тех пор как я повстречал г-жу де Шамбле, во мне произошли странные перемены и моя новая жизнь казалась мне нереальной по сравнению с прежней. Я жил как во сне, двигаясь таинственной дорогой к неведомой цели. В критском лабиринте было меньше поворотов, чем на моем теперешнем пути. Я чувствовал, что в глубине моей души затаилась печаль, не находившая выхода в слезах, а также радость, неспособная выплеснуться в смехе. Вздохи, каждый миг вырывавшиеся из моей груди, нельзя было назвать тяжелыми: Эдмея словно передала мне часть своего дара, и сквозь траурную пелену я смутно видел светлое будущее.

Так или иначе я ощущал, что меня увлекает за собой некая сила, превосходящая своей мощью мою волю; вернее, моя воля даже не пыталась с ней бороться.

Погрузившись в свои мысли, я забыл обо всем, даже о времени, как вдруг рядом послышались чьи-то шаги и шелест листьев — листья уже начали опадать, но не от осенних холодов, а от августовского зноя.

Подняв голову, я увидел сельского кюре.

И тут к обуревавшим меня чувствам добавился религиозный восторг: этот священник, которому предстояло умереть раньше положенного людям срока и который приближался к могиле с ясным челом и чистой душой, продолжая творить добро, внезапно показался мне истинным земным воплощением евангельских заповедей. Не раздумывая, я невольно устремился к нему навстречу, как человек, движимый желанием приблизиться к Богу.

Я снял шляпу и, склонив голову, сказал:

— Отец мой, я оказался на распутье и не знаю, куда иду: к величайшему блаженству или к отчаянию. Благословите же человека, верующего в Бога, чтобы Господь послал ему одного из своих ангелов, который будет хранить его и вести по пути к счастью.

Священник посмотрел на меня с удивлением.

— Сударь, — сказал он, — в наше время редко можно встретить истинно верующего, и мне отрадно слышать столь искренние христианские слова из уст человека вашего возраста. Никто не заслуживает благословения Господа больше, чем вы. Поэтому я благословляю вас от всей души не только от своего имени, но и от лица всех несчастных, которым вы оказали помощь с великодушным состраданием.

Воздев глаза, словно заклиная Бога принять это благословение, кюре мягко положил руку на мою голову, а я тем временем страстно молил про себя:

«Господи! Благослови Эдмею, как благословляет меня твой слуга».

Если бы меня увидел тогда кто-нибудь из светских людей — а Вы, друг мой, для кого я пишу это повествование, Вы знаете, кого я называю светскими людьми, — он, наверное, посмеялся бы над взрослым ребенком тридцати двух лет, неведомо почему и с какой целью обратившимся за благословением к священнику. Но Вы, друг мой, будучи поэтом, поймете меня и не будете смеяться надо мной.

Я встал с сияющим лицом; казалось, сам Бог увенчал мою голову золотым ореолом, как у ангелов. Однако по щекам струились слезы, столь же обильные, как в те дни, когда моя душа изнемогала от горя.

Мы плачем и от радости, и от скорби — говорит ли это о слабости человека или о могуществе Бога?

Священник удалился, ни о чем меня не спросив. Перед тем как уйти, он оглянулся и снова благословил меня взглядом и жестом.

Никогда еще я не чувствовал себя настолько счастливым, даже в тот миг, когда прижимал Эдмею к своей груди.

Я попрощался с Альфредом с улыбкой на устах, мысленно смеясь над его мрачными прогнозами: теперь я был уверен, что благодаря благословению кюре мне обеспечено покровительство Всевышнего.

Через час я уже ехал вместе с Жоржем в Берне.

XXXI

На этот раз, вместо того чтобы остановиться в гостинице «Золотой лев», я направился к усадьбе г-на де Шамбле.

По дороге я остановил тильбюри около дома Грасьена, хотя эта остановка отдаляла момент встречи с Эдмеей.

Еще на пороге я услышал веселую песню столяра; войдя в дом, я застал Грасьена за работой: засучив рукава, он яростно строгал рубанком.

Услышав шелест стружки под моими ногами, молодой человек поднял голову и, узнав меня, издал радостный возглас.

Затем, немного поколебавшись, он отбросил рубанок и устремился ко мне со словами:

— Что ж, вы уже давали мне однажды свою руку и, наверное, дадите еще раз.

И Грасьен протянул мне обе руки.

Я с радостью взял его честные натруженные руки и пожал их от всего сердца.

— Ну, как дела в усадьбе и здесь, у вас? — спросил я.

— Слава Богу, господин Макс, — ответил Грасьен, — все в добром здравии, даже госпожа графиня расцвела, как майская роза, и снова стала улыбаться. Поистине, господин Макс, я склоняюсь к мысли, что вы просто Божья благодать в облике человека.

— А как господин де Шамбле? — осведомился я.

— О! Он не цветет и не улыбается. Вчера госпожа позвала меня в усадьбу, чтобы я починил кое-что в обеденной зале, и я встретил графа по дороге к дому. Он прогуливался с аббатом Мореном по большой липовой аллее, той самой, помните, что тянется от входа. Они шептались о чем-то, как заговорщики. Проходя мимо, я услышал, как граф сказал:

«Она наотрез отказалась».

«Ну что вы! — ответил священник. — Женщина всегда хочет того же, чего хочет ее муж».

«Поэтому я не считаю себя побежденным, — сказал граф со злобной улыбкой, — ей все равно придется поставить свою подпись».

Потом мы разошлись в разные стороны, и больше я ничего не слышал. К тому же я пришел в усадьбу, чтобы делать дело, а не подслушивать их разговор.

— А графиня тебе что-нибудь говорила?

— А как же! Она отвела меня в какую-то комнату и сказала:

«Проверь хорошенько, чтобы все было в порядке: здесь будет жить господин де Вилье».

Я прошептал:

— Милая Эдмея!

— Стало быть, — продолжал Грасьен, — все в вашей комнате в полном порядке. Пока я там находился, графиня давала Зое распоряжения: «Зоя, погляди сюда!..», «Зоя, посмотри туда!.. Ты не забыла положить сахар? Ты не забыла о флёрдоранже?» Графиня была вне себя, но Зоя ничего не забыла.

— Дорогой Грасьен, — спросил я, — не сочти за бестактность, а где расположена эта комната?