Грозные годы - Джурица Лабович

Тут старик замолчал, вытащил табакерку и стал сворачивать цигарку. Потом продолжал:

— Нужно тебе сказать, товарищ командир, что он, подлец, не один раз над нами такое насилие учинял. С того времени стал приходить каждые три дня. Мы со старухой только диву давались, откуда эта холера знает, когда помидор в самый сок входит, когда его рвать надо, и порешили так: не простой это косолапый и, конечно, не из наших краев, а пригнала его война сюда из какой-то чертовой дали, может, даже из самой Европы, и вот теперь этот паразит ученый у нас в огороде безобразничает. Я тебе, сынок, еще не сказал, что он у нас извел всех кур да к тому же и козочку загубил, что нам дороже всего была. Так что мы со старухой думаем, что этот медведь не иначе как ученый, и теперь он наверняка обдумывает, как бы и нас самих жизни лишить. Видел я, как он на опушке сидит и рассуждает. Вот такая беда меня сюда прийти заставила и помощи у тебя просить. — Старик тяжело вздохнул и грязным лоскутом вытер со лба пот.

Чаруга помолчал некоторое время, раздумывая, потом сказал:

— Да, действительно чудной медведь. Но ты, дед, вроде бы сказал, что он вдобавок ко всему еще и «рассуждает». Это как?

— Да, товарищ командир, конечно, рассуждает, а то как же! Я и говорю! Рассуждает бестия, и все тут! Я за ним, косматым, уже два месяца слежу, с тех самых пор, как он в первый раз появился, и норов его теперь вот как знаю! Каждый день только его новые проделки и подмечаю, о чем-нибудь другом и думать забыл. Я хотел его изучить до самых тонкостей, да только, сказать по правде, это на меня еще больше страху нагнало. Ведь я на него гляжу и думаю: он, сукин сын, раза в четыре хитрее меня будет, да что там я — и профессор какой вряд ли смог бы его перехитрить! Ты вот, сынок, про то, как он рассуждает, спрашиваешь, так это же чудеса, да и только! Выходит он из лесу на опушку, что за моим домом, и ну оглядываться, прямо как человек, сиденье себе ищет. И ведь не сядет на что попало, на кочку там, пучок соломы или еще что. Нет! Ищет, где повыше. Там на лугу пеньков много осталось, так он каждый оглядит со всех сторон и ни за что не сядет, ежели он, скажем, косо спиленный. Выберет самый толстый и ровный и только тогда усядется, что твоя княгиня на троне, прости господи! Тут-то, дорогой ты мой товарищ командир, и начинаются его вражьи рассуждения. Я так понимаю, что он про себя рассуждает, куда бы спервоначала двинуться — в курятник, огород ила еще куда. Рассуждает, проклятый, и стратегию свою придумывает. Ну а потом, ясное дело, — грабеж, разорение! Так что, если можешь, помоги... Я, товарищ командир, ничего не прошу, только чтобы пролетарская бригада меня от этой напасти избавила. Спасете меня, сынки, век за вас молиться буду!

На этом старик закончил свой длинный рассказ и только тогда принялся за приготовленный для него шербет.

Тронутый рассказом старика о его несчастьях, Чаруга без долгих раздумий приказал позвать пулеметчика Тарабу, а потом обратился к гостю:

— Ну, дед, радуйся, дам я тебе такого пулеметчика, который на лету в горного орла попадает, не то что в какого-то там медведя. Сейчас сам увидишь.

Не прошло и нескольких минут, как в комнату вошел здоровенный детина — косая сажень в плечах. Был он двухметрового роста, плотно сбитый, с крепкими, мускулистыми руками и ногами. Воротник трофейной немецкой гимнастерки не сходился на его могучей шее. Из-под соболиных бровей по-мальчишески озорно поблескивали глаза, в уголках полных губ таилась веселая улыбка. Он остановился посреди комнаты и отдал командиру честь:

— Явился по вашему приказанию, товарищ командир!

— Ну и отлично, — сказал Чаруга. — На этот раз даю тебе, Тараба, особое задание. Пойдешь вот с этим стариком к нему домой и освободишь его от одного злодея. Смотри не промахнись да побыстрее возвращайся. — Чаруга обернулся к старику: — Вот тебе, дед, боец, от которого этому мошеннику не уйти. Ты ему только покажи неприятеля, и все будет в порядке.

— Превеликое спасибо тебе, товарищ командир! — обрадованно заговорил старик. — Вижу, пришел конец моим несчастьям... Ну, пойдем, герой, путь дальний, надо трогаться.

Старик, попрощавшись с Чаругой, направился к выходу, и Тараба в крайнем недоумении последовал за ним,

По пути в село старик рассказал пулеметчику, с кем ему предстоит сразиться. Не веря своим ушам, Тараба остановился и вытаращил на старика глаза:

— Так это медведь?! И ты это серьезно?

— Куда серьезнее-то? — ответил старик. — В медведе все дело, и ни в чем другом. Ты мне его изничтожь, и бог тебя вознаградит.

Партизан громко расхохотался:

— Ну дела! Сколько воюю, такого противника у меня еще не было. Бил я и немцев, и усташей, и бородатых четников в горах, и голопузых итальяшек в Герцеговине, но в такого врага еще ни одной пули не довелось выпустить. Чепуха какая-то получается! — Он вдруг замолчал и нахмурился, подумав, что командир, возможно, по какой-то причине недоволен им, вот в наказание и послал его гонять по горам медведей. Хочет дать ему понять, что он в чем-то провинился. Но в чем? Тараба не знал за собой никаких грехов, тем более таких, за которые стоило наказывать. Нет, нет, тут что-то не так. Взволнованный, он испытующе посмотрел на старика:

— Слушай, дед, а ты меня не разыгрываешь? У твоего медведя бороды, случаем, нет? Говори прямо, нечего дурака валять!

— Какая борода, господь с тобой! — замахал руками старик. — С каких это пор у медведя борода растет? Косматый он, это да. Но чтобы у него еще и борода была — боже сохрани и помилуй! Нам бы с бабой тогда уж давно хана пришла. Нет у него ни бороды, ни рогов, но хитрющий он, как сатана. Ты сам увидишь, какой он ученый.

— Ученый?! — снова вытаращил глаза Тараба.

— Ученый, а ты как думал?

И старик поведал Тарабе о своих злоключениях, дополнив то, о чем уже рассказал командиру Чаруге, новыми деталями и подробностями.

— Так что ученый это медведь, дружок, может, поученее самого попа будет!

— Ты еще скажи, что он настоящий философ, — уже не так недоверчиво бросил пулеметчик.

— Вот этого я тебе не скажу, — отвечал старик, — но что хитрющий он, как черт, это точно. Завтра сам поглядишь.

На том их разговор закончился. Они поднялись уже на вершину горы и стали спускаться по противоположному лесистому склону в залитую солнцем долину, в центре которой из густой листвы деревьев выглядывала ветхая крыша дома старика.

Теперь Тараба был спокоен. Рассказ старика о своих несчастьях убедил пулеметчика, что задание, полученное от командира, достаточно серьезное. Народ надо защищать от всяких притеснителей. Тараба даже слегка загордился, что командир именно ему поручил это. Он шагал широко и беззаботно, наслаждаясь видом лежавших перед ним зеленых лугов и рощ. А старик без умолку говорил:

— Сказочная это долина, сынок, и земля тут плодородная, и пастбища богатые... Если бы только не война... да еще зверюга этот проклятый!

— А ты с кем живешь, старик? .

— Да с кем — я, жена да сноха. Сын у меня еще был, да как ушел на войну, так и не вернулся. С тех пор тяжко мне жить... Эх, кабы он был жив, разве стал бы я тревожить партизанскую армию из-за какого-то медведя? А так — ну просто деваться некуда. Ты давай сегодня отдохни, поужинай, выспись, а завтра на заре его, холеру, и порешишь. Большое облегчение всем нам будет,

— Не беспокойся, дед, я из твоего мучителя решето сделаю, — пробасил в ответ Тараба.

Они спустились в долину и, утопая по колено в густой траве, зашагали к дому старика. Легкие сумерки уже легли на землю, луга окутывала голубоватая мгла. Удивительно легко и приятно было идти через поля в этот теплый июньский вечер. Тараба полной грудью вдыхал пахучий вечерний воздух и радостно, безмятежно улыбался.

Старик торжественно ввел гостя во двор и закричал:

— Ну вот, старуха, привел я партизана, который освободит нас от напасти! Готовь ужин и постель для героя!

Перед домом стояла довольно бодрая старушка. Она была вся в черном, но маленькие живые глазки ее смотрели весело. Она уважительно поздоровалась с пулеметчиком и кликнула сноху. И вот тут-то славный пулеметчик Тараба растерялся. На пороге показалась молодая женщина, в черном платке, с перепачканными мукой и тестом руками. Она была босая, в старом заношенном платье, однако и эта ее убогая одежда, и этот ветхий, покосившийся дом, казалось, не имели к ней никакого отношения. На пороге стояло существо словно из другого мира, не созданное для тяжелой крестьянской жизни. Золотистый блеск густых волос, маленькие нежные уши, озерная синева глаз под красиво изогнутыми бровями, ямочки на щеках, полные, маняще приоткрытые губы произвели на Тарабу, давно отвыкшего от женской красоты, ошеломляющее впечатление. Молодую женщину эта встреча, видимо, тоже взволновала: Тараба видел, как высоко вздымалась под стареньким ситцем ее полная грудь.