Портрет моего мужа - Демина Карина

Дверь он запер.

И засов задвинул, просто на всякий случай, хотя что-то подсказывало, что гостей больше не будет.

Хорошо.

Теперь бы утра дождаться… и помощи.

Кирис опустился у стены, пытаясь угомонить ноющее сердце. Возраст… возраст — это не шутка…

— Кто она тебе? — Мальчишка высунул из-под покрывала руку с ножом.

— Что?

— То существо. Вы были знакомы.

— Так ты…

— Я все слышал. И чувствовал. И спасибо, что не бросил.

— Не за что.

— Есть… боюсь, многие бы решили, что… случай подходящий… несчастный, — он слегка пошевелил пальцами и по жаловался. — Тело тугое, будто не мое. Я знаю, что случается, когда… слишком много на себя берешь. Как ты думаешь, мне позволят учиться?

— Позволят.

Надо было бы встать, но сердце не просто ныло, в груди поселился ледяной ком, который то разрастался, заполняя всю грудную клетку, то съеживался, позволяя сделать вдох, чтобы потом вновь навалиться.

Дело — дрянь.

Этак Кириса и убивать не придется. Сам преставится.

— Ты так уверен?

— Уверен.

— Неспроста?

— Да.

— Ты дерьмово выглядишь.

— Спасибо, — он все-таки поднялся, с трудом удержавшись на ногах. Нет, дело не в потере крови. Кириса в прошлом резали и не раз. А Илзе взяла не так и много, чтобы… другое… а что, он понять не может. Но до камина дойдет, чтобы отправить в пасть его пару кусков древесины.

— Не за что, — мальчишка закрыл глаза. — Я спать хочу… я давно не спал… сложно уснуть, зная, что во сне ты кого-нибудь… от тебя тянет смертью. Я раньше как-то иначе все… знаешь, будто сквозь мутное стекло. Пытаешься разглядеть, а оно расплывается. И голова болит. Сейчас вот особенно… вода вкусная?

— Нормально.

— Мне бы тоже… попить… нет, я сам, — и некромант, будущая надежда рода и не только его, наклонился, выпутываясь из покрывала. Он тоже полз на четвереньках, и движения его были дергаными, нервными. Йонас то и дело останавливался, и ребра на тощем его теле расходились, натягивая синеватую кожу. Того и гляди прорвут.

Дышал он ртом, глубоко и часто, как старая собака.

Но дополз.

И почти упал в остатки лужи.

— Дверь… открыть? — поинтересовался Кирис.

— Нет… не надо… в такие ночи… многое становится иным… приходят… и ко мне придут… они звали… сколько себя помню, звали… сперва шепоток такой, когда засыпаешь… закрываешь глаза, а тебе, что колыбельная… не страшно, нет… я же не понимал, кто ее поет… на кладбище хорошо… старом… его еще тогда не прятали.

— От кого?

— Как понимаю, от любопытных… вроде тебя… снесли надгробия… хотя какие там надгробия, просто камни, которые стояли… полянка и камни. А меня тянуло. Я туда сбегал. От нянек. И от гувернера, которого бабка нашла… я его ненавидел. Он меня тоже.

Мальчишка сел, повернулся спиной, на которой расходилась дорожка белых шрамов.

— Выпорол… я сбежал… всю ночь там… мне было так хорошо. Спокойно. А он… нашел и… разозлился. Раньше он следов не оставлял. А тут… бабушка ему потом выговорила.

— И только?

Шрамы были тонкими и на первый взгляд казались вовсе незаметными, этакие нитки, к коже приклеившиеся.

— Хорошего гувернера не так просто найти, — Йонас сел у стены. — Так она сказала. И я сам виноват… а он… он действительно стал осторожней. Он больше не оставлял следов.

Явных.

Похоже, не только у Кириса детство не задалось.

— И ты…

— Я его убил, — мальчишка поморщился. — Не специально… то есть я хотел, чтобы он убрался… и шепот, он становился сильнее… бабка решила, что я ненормальный, что… она приносила отвары, и у меня в голове все мешалось.

Он потер виски.

— Прямо, как сейчас… почти… думать тяжело… что-то делать тяжело… дышать и то… а он всегда рядом… ждет, когда я ошибусь… он умел придумывать наказания.

— А Мар…

— Папаша появлялся — хорошо, если раз в году. Приезжал на меня посмотреть, на мелкую… мать вообще не в себе… не знаю, почему бабка от нее не избавилась. Повезло, наверное. Или наоборот. От нее кровью тянет.

Мальчишка поерзал и пожаловался:

— А у меня спина зудит.

— Это от холода. Возвращайся к огню.

Да и в дом стоило бы. Если получится. Кирис не был уверен, получится ли. Щиты наверняка подняты, но перекрывают ли они и подземные тоннели?

— Папаше говорили, что я ленив… туповат… не стараюсь… что я… ни на что не годен.

— И он…

— Меня вызывали. Наряжали. Бабка как-то решила, что у меня осанка отвратительная. И потребовала, чтобы я носил корсет. Его затягивали туго, у меня и дышать-то получалось через раз… отвар еще этот. Я совсем ничего не соображал. А он… он только посмеивался. И говорил, что таких дрянных мальчишек, как я, надо наказывать и наказывать… что только порка способна из меня человека сделать… что я ничтожество, недоразумение…

Мальчишка втянул воздух сквозь сцепленные зубы.

— Он… он приходил… ко мне… в комнату… ночью. Трогал. Сперва только трогал. Говорил, чтобы и я его… мне было противно.

И некому рассказать.

Наверное, в этом отношении Кирису повезло куда больше. У него хотя бы лодка имелась, костер и груда тряпья. Илзе, которой тоже не хватало места дома. А еще надежда, что дядька когда-нибудь да допьется.

Да.

Определенно повезло.

— Однажды… он… пришел… был пьян. Он делал то, чего делать нельзя, — Йонас стиснул кулаки. — Мне стало больно и еще стыдно. И я захотел, чтобы он умер… я представил, как он умирает… как хрипит, хватаясь за горло… как сучит ногами и блюет, захлебывается собственной слюной.

На губах Йонаса появилась мечтательная улыбка.

— И знаешь… все так и получилось. Он хрипел. И скулил. Обмочился… в мою постель. Вот это, конечно, получилось не слишком… да… я сидел рядом. Держал за руку и… это было чудесно. Я чувствовал его боль. Не как свою, нет. Его и только его. И страх. И ненависть. И многое другое… а еще я знал, что я был не единственным его воспитанником. Знаешь, он и вправду был хорошим гувернером. Он не трогал других… тех, кто знатен и богат. Боялся. Но в любом доме есть мальчишки, которых не хватятся… он находил кого-то, за кого некому было вступиться. Обещал… научить… взять к себе помощником. Он умел быть ласковым. Внимательным. Он… знал, что и как говорить. Ему верили. И потом… когда… после того как…

Йонас запнулся.

— Некоторые продолжали верить. Это было частью игры. Ему нравилось. Но постепенно надоедало, да… и тогда он делал больно. Воспитывал… говорил, что нужно терпеть, что боль закаляет… ее становилось больше и больше… и еще страха… только ему все равно не хватало. Ему хотелось увидеть смерть… и он не отказывал… вызывал мальчишек в тайное место, их особое тайное место, о котором никому нельзя рассказывать. А потом… кто будет искать неблагодарного сироту, взятого в дом из милости? Сбежал… утащил серебряные ложки или еще какую мелочовку… деньги на хозяйство… он никогда не брал действительно ценных вещей, понимал… просто небольшой… сувенир.

— И ты это все увидел?

— Мне рассказали. Понимаешь, когда он умирал, граница миров словно разошлась, и я, наконец, смог различить голоса. Шепот их… их было так много. И они требовали справедливости. Смерть за смерть. Боль за боль. А я… я сделал, как они просили. Это оказалось не так и сложно… удержать душу в гниющем теле… даже когда плоть отваливалась кусками, он продолжал жить. Чувствовать. Орать… он так орал… правда, он сам поставил на мою комнату щиты, чтобы я своими воплями никого не побеспокоил. Утром… его хватились.

Йонас закрыл глаза.

— К огню.

— Знаешь, а мне больше не холодно… бабка надавала мне пощечин. Хорошего гувернера найти непросто…

— Ты…

— Рассказал. Попытался. Но она заявила, что это не имеет значения. И никто не должен знать, да… только… не получилось. Сила… ее сложно запереть. В тот день… я прошел инициацию… не нужно никого резать… или сердце вырывать из груди… ритуальные пытки и все остальное… не спорю, кто-то без них не способен, а я… я просто открыл границу. Я вынес приговор. Я исполнил его.