Гарри Поттер и Принц-Полукровка (пер. Эм. Тасамая) - Джоанн Роулинг

Она сунула в руки Рону нечто, напоминающее зеленую луковицу, большой мухомор и что-то вроде горстки кошачьего помета, а потом наконец извлекла потрепанный пергаментный свиток и протянула его Гарри.

— …вот, просили тебе передать.

Гарри понял, что это приглашение на индивидуальное занятие к Думбльдору, развернул его и тут же объявил Рону и Гермионе:

— Сегодня вечером.

— А ты очень здорово комментировала! — похвалил Рон Луну, когда та стала забирать у него луковицу, мухомор и кошачий помет. Луна неопределенно улыбнулась.

— Издеваешься, да? Все говорят, это было ужасно.

— Нет, я серьезно! — заверил Рон. — Давно не получал такого удовольствия! Кстати, что это? — поинтересовался он, поднимая вверх луковицу.

— О, это корнеплох, — сказала Луна, запихивая кошачий помет с мухомором обратно в рюкзак. — Хочешь, оставь себе. У меня их навалом. Отлично отгоняют зажиручих загланцев.

Она ушла. Рон, давясь от смеха, стоял с корнеплохом в руках. Затем они зашагали дальше, в направлении Большого зала.

— Знаете, а она мне все больше нравится, эта Луна, — изрек Рон. — Она, конечно, чокнутая, но в хорошем…

Он внезапно осекся. У подножия мраморной лестницы с грозным видом стояла Лаванда Браун.

— Привет, — нервно пролепетал Рон.

— Смываемся, — пробормотал Гарри, обращаясь к Гермионе, и они прошмыгнули мимо, но все равно услышали слова Лаванды: — Почему ты не сказал, что тебя сегодня выписывают? И с какой это стати она с тобой?

Рон появился за столом через полчаса с надутым, раздраженным видом. Он сел с Лавандой, но, насколько мог видеть Гарри, за весь завтрак не обменялся с ней ни единым словом. Гермиона вела себя так, будто ее это совершенно не касается, но раз или два Гарри ловил на ее лице необъяснимо довольную улыбку. В тот день она вообще пребывала в приподнятом настроении, а вечером даже снизошла до того, чтобы проверить (иначе говоря, дописать) сочинение Гарри по гербологии — а ведь раньше решительно отказывалась это делать, зная, что Гарри дает списывать Рону.

— Спасибо тебе большое, — поблагодарил Гарри, легонько хлопнув Гермиону по спине. Он взглянул на часы и понял, что уже почти восемь. — Слушай, мне пора, а то опоздаю к Думбльдору…

Она не ответила, только с утомленным видом вычеркнула из его текста еще несколько неудачных предложений. Гарри, улыбаясь, вылез через дыру за портретом и побежал к кабинету директора. При упоминании о шоколадных эклерах горгулья отскочила в сторону. Гарри, перепрыгивая через две ступеньки, поднялся по винтовой лестнице и постучал в дверь ровно в ту минуту, когда часы за ней пробили восемь.

— Войдите, — раздался голос Думбльдора, но, стоило Гарри протянуть руку к двери, как кто-то рывком открыл ее изнутри. Это оказалась профессор Трелани.

— Ага! — закричала она, театрально указывая на Гарри перстом, и уставилась на него сквозь огромные очки, часто моргая. — Вот из-за кого меня беспардонно вышвырнули из кабинета!

— Моя дорогая Сибилла, — с легким раздражением ответил Думбльлор, — никто вас ниоткуда не вышвыривает, тем более беспардонно. Просто Гарри назначено, а мы, кажется, уже все обсудили…

— Великолепно, — оскорбленно изрекла она. — Вы не желаете убрать эту жалкую клячу, этого узурпатора! Пусть… может быть, в другой школе мои таланты оценят по достоинству…

Профессор Трелани стремительно прошла мимо Гарри и скрылась из виду на винтовой лестнице; было слышно, как она споткнулась, очевидно, наступив на одну из волочившихся по полу шалей.

— Пожалуйста, закрой дверь и садись, Гарри, — устало сказал Думбльдор.

Гарри выполнил просьбу и занял свое обычное место у письменного стола, где уже стоял дубльдум и две крошечные хрустальные бутылочки с клубящимися воспоминаниями.

— Профессор Трелани так и не смирилась с Фиренце? — спросил Гарри.

— Нет, — ответил Думбльдор. — Прорицание доставляет куда больше хлопот, чем я мог предвидеть; мне ведь не довелось изучать этот предмет. Просить Фиренце вернуться в лес нельзя, он там считается отщепенцем; просить уйти Сибиллу Трелани также недопустимо. Между нами говоря, она не имеет ни малейшего представления, какие опасности подстерегают ее за пределами замка. Видишь ли, Сибилла не знает — и было бы крайне неблагоразумно ее просвещать, — что пророчество о тебе и Вольдеморте сделано ею.

Думбльдор глубоко вздохнул, а потом произнес:

— Однако не забивай себе голову моими служебными неурядицами. Нам предстоит обсудить куда более важные вопросы. Во-первых — удалось ли тебе выполнить то, о чем я попросил тебя в конце прошлого занятия?

— Ой, — вырвалось у Гарри. Из-за курсов аппарирования, квидиша, отравления Рона, собственного треснутого черепа и попыток выяснить, что затевает Малфой, он почти забыл о задании Думбльдора… — Понимаете, сэр, я спрашивал у профессора Дивангарда после урока зельеделия, но он не захотел ничего рассказывать…

Повисла небольшая пауза.

— Ясно, — чуть погодя промолвил Думбльдор. Он вгляделся в Гарри поверх очков-полумесяцев, вызвав у того знакомое ощущение, будто его просвечивают рентгеновскими лучами. — И теперь ты считаешь, что сделал все возможное? Употребил все свои недюжинные способности? Испробовал все мыслимые хитрости?

— Понимаете, — Гарри замялся, не зная, что и сказать. Единственная попытка раздобыть воспоминание неожиданно показалась постыдно жалкой. — Когда Рон по ошибке проглотил любовное зелье, я повел его к профессору Дивангарду. Я думал, что, может, если он будет в хорошем настроении…

— Получилось? — спросил Думбльдор.

— Э-м-м… нет, сэр, Рон выпил яд…

— …и тебе, естественно, стало не до воспоминания. Действительно, твой лучший друг был в опасности; ничего другого я и не ожидал. Но когда выяснилось, что мистер Уэсли поправится, я рассчитывал, что ты вернешься к выполнению задания. Мне казалось, я доходчиво объяснил, насколько это важно; сделал все, что в моих силах, чтобы ты понял: это воспоминание — самое важное, без него мы лишь напрасно потеряем время.

Жгучий стыд пополз от макушки Гарри вниз по всему телу. Думбльдор не повышал голоса, в его словах не слышалось гнева, но лучше бы он кричал; трудно было представить что-то хуже этого холодного разочарования.

— Сэр, — с отчаяньем проговорил он, — это не потому, что я не старался, просто у меня были другие… другие…

— Вещи на уме, — закончил за него Думбльдор. — Понимаю.

Снова повисло молчание; такое неловкое, какого еще не бывало между ним и Думбльдором; оно длилось и длилось, нарушаемое только тихим посапыванием Армандо Диппета, портрет которого висел над головой Думбльдора. Гарри казалось, что с момента прихода он как-то странно уменьшился, сел, точно свитер.

Он почувствовал, что уже не в силах этого переносить, и сказал:

— Профессор Думбльдор, мне очень, очень жаль. Мне следовало сделать больше… понять, что вы бы не просили, если б это не было настолько важно.

— Спасибо, что ты так говоришь, Гарри, — тихо ответил Думбльдор. — Стало быть, я могу надеяться, что с сегодняшнего дня это дело станет для тебя главным? Без воспоминания Дивангарда наши уроки становятся бессмысленными.

— Я обещаю, сэр, что добуду их, — серьезно пообещал Гарри.

— Тогда забудем пока об этом, — смягчаясь, произнес Думбльдор, — и вернемся к нашей истории. Ты помнишь, на чем мы остановились?

— Да, сэр, — не раздумывая, ответил Гарри. — Вольдеморт убил отца и бабушку с дедушкой и подставил своего дядю Морфина. Потом вернулся в «Хогварц» и стал узнавать… у профессора Дивангарда об окаянтах, — со смущенным видом промямлил он.

— Очень хорошо, — похвалил Думбльдор. — Надеюсь, ты помнишь, как я сказал в самом начале наших занятий, что в какой-то момент нам предстоит пуститься в дебри самых смелых догадок?

— Да, сэр.

— Думаю, ты согласишься, что до сих пор мы видели вполне достоверные подтверждения моих умозаключений о жизни Вольдеморта до семнадцати лет?

Гарри кивнул.

— Отныне же, Гарри, — продолжал Думбльдор, — все становится намного туманнее. Если найти свидетельства о мальчике Реддле было трудно, то разыскать людей, готовых делиться воспоминаниями о взрослом Вольдеморте, оказалось почти невозможно. Сомневаюсь, что есть хоть одна живая душа, кроме него самого, кому доподлинно известны подробности его жизни после «Хогварца». Но у меня есть еще два последних воспоминания, которые мне бы хотелось с тобой обсудить. — Думбльдор показал на маленькие хрустальные бутылочки, которые, посверкивая, стояли рядом с дубльдумом. — С радостью выслушаю твое мнение о том, насколько верными кажутся тебе мои выводы.

Думбльдор так высоко ценит его мнение? Гарри еще больше устыдился, что не сумел раздобыть воспоминание об окаянтах, и виновато заерзал на месте. Думбльдор тем временем изучал на свет содержимое первой бутылочки.