Эти двери не для всех - Павел Сутин

Полетаев подумал: “Только не с тобой ”.

“… Верка, милая, в быту я легкий… Посуду за собой мою… – шептал на ухо Вере Полетаев (августовским вечером в Нескучном саду). – Но у меня ни кола, ни двора. И работа у меня с приветом. Я, извиняюсь за выражение, филолог… ”

“Ты, извиняюсь за выражение, дурачок, – жарко говорила ему в шею Вера и ерошила его волосы. – Бог с ним, с бытом. Мы разберемся. Главное – психологический климат… Ты что, боишься меня замуж позвать? Не бойся… Борька, я тебя люблю… ”

Потом прошло несколько лет, подрастала Катя. Вера была всегда занята, в высшей степени иронична и взыскательна.

Все это вкупе, может быть, уберегло Полетаева (ой ли?) от ее измен. Потом Полетаев перестал показывать Вере свои статьи, хорошие, надо сказать, статьи. Потом она перестала интересоваться его статьями.

Полетаев был не из громких, не из искрометных. Пока в

Институте верховодили Тема с присными, о Полетаеве ЗНАЛИ.

Тема и Марта двигали Полетаева, его эссе, комментарии.

Полетаева часто публиковали, даже цитировали. После того как Штюрмер и Багатурия выжили Тему из Института,

Полетаева отодвинули, публиковали только во внутренних бюллетенях и изредка – рефераты.

Он же просиживал вечерами над интерпретациями деяний апостолов, Вера поглядывала недоуменно и недовольно.

“Вот черт! Для меня любое море – это как Крым! ” – сказал

Полетаев.

Он глотнул из никелированной, в зеленой коже, фляжки и передал ее Вере. Верка тоже глотнула.

“И для меня… Еще давай накатим… ”

Вера стояла на палубе босиком, туфли она аккуратно поставила на скамью. Отводила рукой легкую челку и щурилась от бликов.

Бело-голубой катер мощно взрезал Ионическое море. Палуба глухо и тихо гудела под ногами. Вера села на скамью,

Полетаев – к ее ногам, она притянула его за плечи и положила теплые пальцы ему на лоб. Полетаев вздохнул, умостил затылок на Вериных коленях, накатил из фляжки и, не глядя, протянул фляжку жене.

Вот из-за таких редких минут он до сих пор не развелся.

“Твой Гаривас понимает толк в море, – сказала Вера (и

Полетаев заревновал – не к живому, во плоти, Гаривасу, а к упомянутой на этой палубе фигуре, к тому, кто заслужил

Веркино одобрение ввиду правильного понимания моря).- Он талантливый человек. Помнишь “ Путешествие… ”, Боря?”

Гаривас не бывал у Полетаевых. Но Вера встречала его в

Домжуре и на редакционных вечеринках. Пять лет назад, когда Гаривас еще не был главным редактором, в очень модном в ту пору альманахе “Большой город ” вышло его “

Путешествие в Крым ”. Под оригинальнейшим псевдонимом

“Петров ”.

Гаривас написал “ Путешествие… ” и того раньше, но, кажется, стеснялся его, говорил, что это любительство, фуфло, что это из категории “ как я провел лето ”.

… Путешествие в Крым – обращение к давним страницам.

Мы же рвемся вернуться – вслепую, в свой миф, на авось…

Вот и классик скорбел: угадало в России родиться.

Довелось… Ну так что? Не ему одному довелось…

Вера погладила Полетаева по щеке и неуверенно припомнила:

– Зазывающий гуд донесется с туманного рейда.

Се – трехпалубный в Бургас… А мы все – стихи, имена…

Мы вершим променад с рыжим другом пархатого Рейна.

С нами некто Василий Джин-Виски вершит променад…

Тут Полетаева охватил восторг, он сделал несколько больших глотков, в животе стало горячо. Он вытащил из заднего кармана сплющенную пачку сигарет, закурил, поймал Веркину ладонь и нежно поцеловал.

“… Господи… Море… палуба гудит, Верка не собачится

… Много ли мне надо?.. ”

Дважды подходил стюард, приносил “ Джек Дэниэлс ”

Полетаеву и “ бьянко ” Вере. Немчура на соседней скамье перешептывалась и округляла глаза. Будь ее, немчуры, воля

– так она прямо на катере лишила бы пьющую русскую пару родительских прав на спящую в шезлонге Катю.

Полетаев с Верой дочитали “Путешествие… ”, потом в полном согла сии начали “Большую элегию Джону Дону ”, но застряли то ли на “ булыжни ках, торцах, решетках, тумбах… ”, то ли на “ кленах, соснах, грабах, пихтах, елях… ”.

Ну и чем все это могло закончиться?

Они встали, бросили по беспечному взгляду на Катю и суетливо ушли в каюту, где недавно оставили сумки.

Он стал раздевать Верку еще до того, как открыл дверь. Они нетвердо вошли, не расцепляясь, натыкаясь на углы и кресла. Полетаев крепко взял Веру за бедра, прижал – она шумно дышала, то царапалась, то сильно обнимала, глаза ее были полуприкрыты, губы стали сухие и горячие. Он целовал

Верку в шею, потом стащил с нее через голову платье и целовал в соски, пока она жалобно не запросила: “ Ну что ж ты… ” Он положил ее, притихшую, вспотевшую, животом на столик… и уже непонятно потом было, кто там кого измотал…

Когда они приплыли на Итаку, и катер, почихивая соляром, пришвартовался, солнце уже садилось в море. В маленьком порту было людно, по пирсам расхаживали смуглые седые мужчины в шортах. Полетаев отчаянно проголодался, а поесть все не получалось. То до порта оставались считанные минуты, то надо было тащить сумки к микроавтобусу, то в толпе высадившихся на пирс туристов пропадал гид с табличкой отеля – нужно было отыскивать гида. А рядом, рукой подать, Полетаев приметил три таверны, оттуда пахло едой, вкусной, горячей, здешней едой. Полетаев было двинулся на запахи, но сдержанно заворчали немцы – хотели побыстрее попасть в отель. Полетаев стал широко улыбаться, попытался уговорить.

Но Вера сказала: “ Боря, окстись, с кем ты споришь? В отеле их ждет оплаченный ужин. А здесь нужен кэш. Боши,

Боря… Они же удавятся…”

Полетаев вполголоса выматерился, припомнил Марну, Курск и

Сталинград, потом метнулся в сторону и купил своим по сандвичу. Но он уже наслаждался. Он ходил по теплым гладким плитам, между сваями пирса шипели волны, из таверны неслась музыка, мужской голос, изнывая, пел: “Паме гиа ипно Катерина, паме но лаксу ме зои… ” Потом микроавтобус долго петлял по узкой дороге, Катя вяло капризничала, Полетаев прикладывался к фляжке. В отель приехали в полубеспамятстве. Юноша в белом кительке вкатил в номер тележку с сумками и стал торжественно рассказывать, как включать кондиционер и открывать балконную дверь. Полетаев остановил его на полуслове, дал два доллара и сказал: “Все, друг, спасибо, вали… ”

Им достался бело-коричневый номер. Выбеленные стены и потолок, темные, с претензией, столик, комод и кресла, деревянные жалюзи, пол из полированного известняка, два высоких глиняных светильника и белые полотняные занавеси.

Только бар был как бар. Обычный маленький холодильник.

Вера быстро уложила Катю, что-то нашептывая ей сквозь полусонные маловнятные капризы, устало разделась сама, пошатываясь, прошла в ванную, вернулась, легла и, блаженно постанывая, завернулась в простыню.

“Будешь трахать – не буди… ” – попросила она.

И через секунду крепко спала.

А Полетаеву уже было жаль любой минуты на этом острове, он держался из последних сил, но налил еще на палец виски, вышел на квадратный балкон, увитый лозой, под ногами тихо поскрипывали половицы. Он послушал далекие гудки с моря, шорох деревьев, немецкое болботание соседей, выпил, выкурил сигарету, громко и нетрезво пожелал по-испански соседям доброй ночи и самых лучших вин, вернулся в номер, разделся, опрокинув пуф, и осторожно лег рядом с Верой.

“Овидий… Mare… Пенный всплеск… ”

Полетаев уснул.

До того, как Полетаев зашел в первую в своей жизни таверну в Пирее, еще до того, как он с удовольствием впервые торговался в серебряной лавке в Касабланке, еще до того, как в Антибе он проснулся от стука оконной створки, по которой хлестнул мистраль, – за много лет до всего этого он знал Крым, знал, как свою ладонь. Кто помнит это теперь

– сараюшечки и верандочки по трешке и по пятерке за койку, дворики под виноградом, дохленький душ?.. Зато правильно все понимали и принимали – в начале октября, когда начинало штормить и лить, стакан коньяка на ялтинской набережной был теплым праздником.

К тому же все они – Тема, Володя Гаривас, Саша Берг – были книжными людьми. Черта с два был бы им нужен Крым без

Волошина и Рыжего. “… Октябрь. Море поутру лежит щекой на волнорезе. Стручки акаций на ветру – как дождь на кровельном железе… ” Или: “Январь в Крыму. На черноморский брег зима приходит как бы для забавы. Не успевает удержаться снег на лезвиях и остриях агавы… ”

И на черта нужен был бы им Крым без фантомов трирем за ялтинским молом? Если бы они не чувствовали в “ Черном докторе ” привкус фалернского? Меганом и Караул-Аба были прекрасны, но чего они стоили без генуэзской крепости?..

Там, на севере, за ленинградским морвокзалом, за выборгской таможней, было, по слухам, окно в Европу – зарешеченное и оберегаемое. А на Фиоленте, в Херсонесе и

Гурзуфе горячо и пряно поддувало из окошка в Венецию,