Карфаген должен быть разрушен - Ричард Майлз

Заговор был успешно реализован. Несколько раз Филемен по ночам уходил из города якобы на охоту. Он слыл заядлым охотником и, делясь со стражами добычей, вошел к ним в доверие настолько, что они открывали ему ворота по свистку.

Для захвата города был избран вечер, когда командующий римским гарнизоном принимал гостей. Элитный отряд карфагенян численностью 10 000 человек в один бросок преодолел расстояние трехдневного марша. Ганнибал выслал вперед нумидийских конников, которым предписывалось опустошать деревни и создавать видимость обычного грабительского рейда. Часть заговорщиков приняла участие в званом ужине у командующего гарнизоном и постаралась сделать так, чтобы пиршество затянулось до глубокой ночи. Другие конспираторы собрались возле главных ворот и, когда Ганнибал подал условный сигнал, напали на стражников, убили их и впустили карфагенян. Тем временем карфагеняне ворвались и во вторые ворота, пока стражники восторгались очередным трофеем Филемена — огромным диким кабаном, которого тащили на носилках двое юношей. Распорядившись щадить горожан, Ганнибал послал свои войска занимать улицы и дома, принадлежавшие римлянам. На рассвете он собрал всех граждан на рыночной площади, пообещав им, что никто из них не пострадает{1008}.

Взятие Тарента могло означать, что карфагенянам наконец сопутствует удача[324], если бы не две серьезные проблемы. Во-первых, основная часть римского гарнизона вместе с командующим укрылась в крепости, которая располагалась в практически недоступном месте — на краю перешейка у моря, а от города ее отделяли высокие скалы, стена и ров. Они могли находиться там сколько угодно долго, несмотря на то, что город уже захвачен карфагенянами{1009}. Во-вторых, Капую осадили четыре римских легиона, получивших от сената приказание оставаться там до тех пор, пока она не капитулирует{1010}. Весной 211 года Ганнибал, видя, что не может прорвать блокаду, решил: у него остался только один способ отвлечь противника от Капуи — идти на Рим{1011}.

Дабы запугать латинские города и доказать, что Рим не способен защитить их, Ганнибал разорял и опустошал области, по которым шел, продвигаясь на север{1012}. С той же целью он высылал вперед нумидийских конников, терроризировавших беженцев, устремившихся в город{1013}. Охваченные страхом граждане приняли за супостатов даже нумидийских дезертиров, мобилизованных римлянами в свои войска{1014}. Ливий так описывал панику, поднявшуюся в городе: «Женский плач слышался не только из домов; женщины высыпали на улицы, бегали из храма в храм, обметали распущенными волосами алтари и, стоя на коленях, воздевая руки к небу, молили богов вырвать город из вражеских рук, избавить от насилия матерей-римлянок и маленьких детей»{1015}.{1016} Римские сенаторы не расходились по домам, чтобы в случае необходимости принять экстренные меры, по всему городу были развернуты войска{1017}.

Паника достигла своего апогея, когда Ганнибал — впервые за семь лет пребывания в Италии — подошел к стенам Рима у Коллинских ворот в сопровождении 2000 нумидийских конников{1018}. Если верить утверждениям Полибия и Ливия, то дальнейшие действия Ганнибала могут вызывать лишь недоумение. Полибий утверждает (неубедительно), будто Ганнибал не решился идти на штурм города, когда увидел легион боеспособных новых рекрутов{1019}. По версии Ливия, его напугал жуткий ливень с градом, продолжавшийся несколько дней: полководец посчитал его за неблагоприятное предзнаменование. Ганнибала смутили и некоторые другие обстоятельства, не менее странные. Ему якобы показалось, что римлян нисколько не встревожило появление карфагенской армии, если они отправили часть войск в Испанию. Мало того, они даже продали с аукциона землю, на которой разбило лагерь его воинство. И на нее нашлись покупатели, столь велика была их уверенность в победе. Согласно Ливию, Ганнибал в отместку повелел глашатаю объявить о продаже с аукциона лавок менял, располагавшихся вокруг римского Форума{1020}.

Однако эти сообщения скорее всего отражают преднамеренное нежелание понять истинные мотивы поведения Ганнибала. С точки зрения военной стратегии его марш-бросок на Рим можно считать успешным: римляне отозвали от Капуи Фульвием Флакком{1021}. Одно это было немалым достижением, даже если ни Ганнибал, ни римские командующие не считали, что штурм непременно состоится (Ганнибал, например, оставил в Бруттии основную часть тяжелой пехоты и снаряжения). Гораздо важнее был пропагандистский эффект появления Ганнибала под стенами Рима. Примечательное отображение именно этого обстоятельства сохранилось в историческом повествовании Силена, верного спутника и хрониста Ганнибала. Он дает совершенно иное толкование значимости его пришествия к воротам Рима, существенно отличающееся от версий других писателей.

Согласно Силену, знаменитый Палатинский холм назван именем Паланты, дочери Гиперборея, вождя гипербореев, мифического северного народа. Легенда гласит, что именно на этом холме произошла романтическая встреча Паланты с Гераклом{1022}. По другой легенде, также приписываемой Силену, Латин, первый царь и родоначальник латинов, появился на свет в результате той же любовной связи{1023}. В накаленной обстановке войны с Римом этот эпизод, безусловно, имел немаловажное пропагандистское значение. Версия ранней истории Рима, предложенная Силеном, противоречила общепринятой римской концепции, по которой матерью Латина признавалась жена Фавна, местного царя[325]. У Силена в роли гипербореев метафорически представлены галлы — варварский народ, покоренный Гераклом во время похода через Альпы. Теперь Ганнибал преодолел тот же горный массив с армией, в которой насчитывалось немало галлов. Казалось, будто «история» повторилась в новом варианте: Геракл и гипербореи возвратились на Палатинский холм, чтобы заявить свои законные права на эти земли{1024}.[326] Неотъемлемой частью Гераклова наследия являются и латины, потомки легендарного героя и гиперборейской девы. Таким образом, модификацию Силеном предыстории Рима и описание им разгромного характера Ганнибаловой войны можно считать частью общего замысла, имевшего целью отторгнуть латинов от Рима. Не случайно Ганнибал, подходя к Риму, первую остановку сделал у храма Геркулеса возле Коллинских ворот{1025}. Он хотел продемонстрировать всем, что явился новый Геракл с божественным мандатом на освобождение народа от ига наследников Кака[327].

В 209–208 годах Фабий Максим решил перенести храм Геркулеса в более безопасное место — на Капитолий, и это не может не указывать на то, что визит Ганнибала к Риму был своего рода пропагандистской акцией{1026}. И все же, несмотря на определенный идеологический эффект, его маневр не достиг главной стратегической цели. В 211 году деморализованный городской сенат сдал Капую римской армии и дорого заплатил за предательство. Желая преподнести на примере города поучительный урок, римляне отловили вожаков фракции, симпатизировавшей карфагенянам, подвергли их бичеванию, а затем казнили. Всех остальных граждан продали в рабство. Сама Капуя не была полностью разрушена, но превращена в заурядный сельский городишко, управлявшийся римскими чиновниками, и от ее былого величия ничего не осталось{1027}. Название Капуи впоследствии ассоциировалось в сознании римлян чаще всего с опасностями, которые порождаются зазнайством и тщеславием{1028}.

Утрата Капуи отразилась на положении Ганнибала во всем регионе: к римлянам отошел целый ряд городов, удерживавшихся карфагенянами. Он пока еще добивался военных успехов, особенно впечатляющей была победа над римской армией в битве при Гердонее в 210 году, в которой римляне потеряли полководца — проконсула Гнея Фульвия Центумала, многих старших военачальников и тысячи солдат{1029}. Однако к 209 году римляне овладели Тарентом, и военная пожива, добытая при захвате города, была столь существенной, что помогла Риму избежать финансового краха{1030}.

Римляне повели наступление и на идеологическом фронте. Победоносный полководец Фабий Максим водрузил огромную статую Геракла, захваченную в Таренте, рядом с собственным бронзовым скульптурным изображением в виде всадника на Капитолии{1031}. Этим актом он не только утверждал родство Фабиев с легендарным героем, но и завлекал Геракла на сторону римлян.

Другой представитель клана Фабиев — Фабий Пиктор, ездивший к оракулу в Дельфы в 216 году, — стал первым римским хронистом, написавшим историю Рима — знаменитые «Анналы», к сожалению, до нас не дошедшие. Следуя литературным обычаям своего времени, он писал опус на греческом языке. Ясно, что Пиктор читал труды западногреческих историков, таких как Тимей и Филин, и придерживался теории происхождения римлян от троянцев. Тем не менее его сочинение, судя по всему, радикально отличалось от трудов греческих предшественников. Это была исключительно «римская история»{1032}. Он особенно подчеркивал, что пользовался римскими документальными источниками и попытался дать объяснение архаическим обычаям Рима{1033}. О стремлении автора опираться на римскую культурную традицию говорит и построение повествования в форме анналов, общепринятом официальном стиле отображения результатов выборов, религиозных церемоний и других формальных процедур{1034}. Несмотря на римскую подоплеку сочинения, Пиктор, оставаясь эллинофилом, адресовал его и римлянам, и грекам[328]. Он хотел напомнить обитателям материковой Греции и Великой Греции: у Рима тоже выдающееся прошлое, а не слабая репродукция истории эллинского мира{1035}.