Блеск и нищета шпионажа - Михаил Петрович Любимов

— Тише! — Крис оглянулся на Решетникова, шедшего чуть позади. — Не болтай лишнего!

— Да катись все они в задницу! Слушай, давай зайдем в какой-нибудь паб! — шумел Джон.

— Должен тебя огорчить: русские не имеют пабов, они были у них до революции и назывались трактирами. А сейчас они предпочитают ходить в хорошие рестораны.

В результате друзья оказались в гостинице «Метрополь». Решетников позвонил из автомата Кедрову.

— Этот Джон большой анархист и пьяница, у нас ему явно не нравится, боюсь, что с ним будут проблемы. Они сейчас ужинают в «Метрополе».

— С этой уголовной сволочью надо поработать, — сказал Кедров в трубку, сделав призывный знак женщине в форме капитана, сидевшей на стуле около стены. — Придержите их в «Метрополе», Решетников, сейчас к вам подойдет Валентина.

И Валентина появилась в самый разгар веселья, когда друзья перешли в бар, там Джон буквально вцепился в эту скромную голубоглазую блондинку в костюме цвета ее глаз. Девушка представилась аспиранткой Московского университета.

Капитаны КГБ драгоценны и хрупки, как севрский фарфор, их сердца, как и у простых смертных, иногда дают бой разуму, тем более что капитаны постоянно бултыхаются в мрачной действительности и редко видят солнце. А оное в образе Джона Брайена сражало не столько фатальным ирландским шармом, в котором первую скрипку играли карие, внимательные и очень умные глаза, не столько мускулистой фигурой, сколько свободой духа, которая фонтаном била из Джона, заслоняя все остальное. Такой свободы в СССР не мог позволить себе даже генеральный секретарь всепобеждающей партии, боявшийся своих соратников еще больше, чем они его. Трепеща от собственной слабости, граничившей с предательством, Валентина попыталась подавить в себе нездоровые инстинкты, отдаленно напоминавшие любовь с первого взгляда у тургеневских барышень (кстати, капитан любила Тургенева и, когда неудачно пыталась поступить в театральный институт, читала комиссии его стихи в прозе), в школу КГБ она попала тоже под влиянием тургеневского персонажа, болгарского революционера Инсарова из «Накануне» — КГБ у нее ассоциировался исключительно с борьбой передовой части человечества против социального гнета и несправедливости.

Джон настолько увлекся Валентиной, что даже перестал хлебать бокал за бокалом — такое с ним бывало редко. Оркестр заиграл вальс, и Джон пригласил Валентину на танец.

— Это не проститутка? — спросил Рептон у Решетникова.

— У нас в стране давно покончили с проституцией, — ответил он. — Ис безработицей тоже.

В результате все напились.

— Ирландцы — это английские русские! — веселился Крис.

— Русские — это антианглийские ирландцы! — шумел Джон.

А потом, обнявшись, они пели вдвоем народную песню, и Валя тихо им подпевала.

Джон поехал провожать Валентину, жившую в двухкомнатной квартирке на Ленинском проспекте, у подъезда он уговаривал ее пригласить его на кофе, что девушка понимала буквально и говорила, что дома у нее только чай, наконец она сдалась и в буквальном, и в переносном смысле слова.

По прибытии Джона в Москву Рептон, преисполненный чувством благодарности, поселил спасителя в своей просторной квартире. С утра Джон раскладывал пленки и записи, несколько часов корпел над своим романом, затем расслаблялся, а вечером, как правило, принимал лошадиную дозу спиртного, что, впрочем, не особенно на него действовало, общался с Валентиной и даже пару раз попал с нею в Большой театр.

Вскоре Брайен, Рептон, Решетников и Валентина махнули в солнечный Крым, где жили в коттеджах КГБ прямо на берегу моря. По утрам им на стол неизменно ставили большую плошку с зернистой икрой и несколько бутылок шампанского. Важным визитерам предоставили черную «Чайку», и простые крымчане с трепетом смотрели на пассажиров, принимая их за большое партийное начальство. Однажды они случайно остановились в деревушке, чтобы сменить проколотое колесо, и зашли в ветхую избу.

— Сколько в этой избе живет человек? — спросил Рептон, все еще познававший прелести социализма.

— Да десять человек, милок, — ответила бабка с опухшими ногами.

— Это не типичная деревня, — строго сказал Решетников.

Впрочем, Брайена в отличие от Рептона все эти контрасты социализма совершенно не волновали.

— Я давно понял, что русские живут в говне, — заметил он в машине. — В конце концов, это их дело. Можно жить, как здесь, без утепленных клозетов, но я не понимаю, как можно жить без пабов?

Встречи с Валентиной по вечерам были ласковы, как воды Черного моря.

— Я люблю тебя, я хочу жениться на тебе! — говорил он.

— Я тоже люблю тебя! — говорила она вполне искренне.

— Мы уедем в Ирландию, я опубликую книгу, получу много-много денег, и мы купим дом…

— Тебя там снова посадят в тюрьму. Разве мы не можем быть счастливы здесь?

— Я подохну тут от скуки, эта страна — не для меня.

Вернувшись в Москву, Джон начал пить по-черному и порой вступал в дискуссии с Рептоном.

— Я задыхаюсь в этой гребаной стране! — жаловался он. — Когда я говорю на улице по-английски, от меня шарахаются, как от прокаженного. Твой говенный КГБ за мною следит! Зачем? И почему я, свободный человек, должен докладывать о каждом своем шаге?

— Все-таки мы на особом положении, Джон, англичане могут нам отомстить.

— Да клал я на них, на твое МИ-6! И вообще, мне все обрыдло и я хочу домой!

— Но, Джон, подумай, что ожидает тебя, не будь неразумным ребенком… — урезонивал его Рептон. — Ты попадешь в тюрьму!

— А разве я сейчас не в тюрьме? Разве эта золоченая клетка не тюрьма?!

— Не делай глупости, Джон!

— Ты очень изменился, Крис. Ты стал таким же сраным коммунистом, как и все в КГБ. Неужели ты не видишь, что вокруг одни рабы?

— Тебя не выпустят, Джон.

— Тогда я наложу огромную кучу прямо у памятника Дзержинскому! — разозлился Брайен и ушел к себе в комнату.

Девицы-операторы в наушниках прилежно переносили запись беседы на бумагу.

Константин Кедров не умел улыбаться и гораздо приличнее выглядел, когда хмурился, необходимость быть любезным раздражала его и придавала неестественность всем его действиям. Вот и сейчас из-за улыбок и комплиментов он чувствовал себя нервно, и его беседа с Рептоном на конспиративной квартире на улице Кирова явно не клеилась.

— Мы подыскиваем вам хорошую работу в научном институте, и, надеюсь, вы будете довольны. Как поживает ваш друг?

— Джон человек непростой, — чуть замялся Рептон, — но искренний и порядочный. Сейчас он работает над романом о нашем побеге…

— Он не поставит под удар остальных участников? И вообще это лишнее паблисити… — нахмурился Кедров.

— Это исключено. Он — надежный человек, — твердо сказал Рептон.

— Я понимаю вашу лояльность как друга, — скривился Кедров, — но я говорю с вами как коллега с коллегой… вы же не Брайен… Этот