Мастера и шедевры. т. I - Игорь Долгополов

«Мастерская художника». Адрес — улица Кондамин, квартал Батиньоль, недалеко от кафе Гербуа. По имени квартала, где, кстати, была и мастерская Эдуарда Мане, группу художников — Мане, Ренуара, Моне, Дега, Сислея, Базиля — называли «батиньольцами». Любимым местом их вечерних собраний было кафе Гербуа.

Парижская мансарда. Студия живописца. В большом окне сквозь тонкие переплеты видны крыши города. Ровный холодный зимний свет озаряет мастерскую. На стенах студии картины в золотых рамах, этюды, эскизы. В углу в беспорядке свалены холсты, подрамники, рамы. На переднем плане — печка с такой знакомой железной трубой, напоминающей нашу «буржуйку» двадцатых годов. Стол, стул, кресло, диван — вот и все нехитрое убранство мансарды.

Перед нами шесть мужчин. Кто они?

Один из них, коренастый и плотный, поднимается по деревянной лестнице на антресоли. Это Эмиль Золя. Он на минуту приостановился и заговорил с сухощавым молодым человеком, сидящим на столе, — Огюстом Ренуаром. О чем они говорят? О скандальных выступлениях прессы, глумящейся над полотнами «батиньольцев», или о косности жюри Салона? А может быть, они просто вспоминают воскресный день, проведенный на Сене, игру света и зелени, беготню солнечных бликов на речной ряби, очарование юных купальщиц? Колдовскую мозаику пленэра.

Ренуар был врагом мудреных сюжетов. Эпикуреец, сын простолюдина, Огюст любил говорить:

«Сюжеты самые простые — самые вечные.

Будет ли обнаженная женщина выходить из соленой волны или вставать со своей кровати, будет ли она называться Венерой или Нини, — лучшего никто не изобретет».

Мане. Портрет Берты Моризо.

Все обаяние музы Ренуара было в том, что, рисуя модисток или служанок, он создавал шедевры, чарующие нас не менее античных богинь.

Золя пристально наблюдал жизнь своих друзей-художников. Он самоотверженно бросался на защиту их творений, пока грандиозная эпопея «Ругон-Маккары» не поглотила его целиком. И вот тут-то и свершилась беда, которую никто не ждал. В 1886 году Золя написал роман «Творчество». Герой романа художник Клод Лантье — неудачник.

Автор жестоко обличает новации живописца. Мир искусства сразу нашел прототип Лантье — Эдуарда Мане. Другие увидели в Ююде — Сезанна.

Сезанн, Моне, Писсарро, Ренуар стали избегать Золя.

Вот письмо Клода Моне к автору «Творчества».

«Вы были настолько любезны, что прислали мне «Творчество», — писал Моне. — Я очень обязан вам. Я всегда с большим удовольствием читал ваши книги, а эта была для меня вдвойне интересна потому, что поднимает те проблемы искусства, за которые я так долго боролся. Я прочел ее и, должен признаться, расстроен и встревожен. Вы сознательно старались, чтобы ни один из ваших персонажей не походил ни на кого из нас, но, несмотря на это, я боюсь, что пресса и публика, наши враги, могут вспомнить имя Мане или по крайней мере наши имена, чтобы объявить нас неудачниками, что, конечно, не входило в ваши намерения; я отказываюсь верить в это…»

Мане и Моне. Вы видите их на полотне «Мастерская художника' рядом у мольберта, обсуждающих картину в золотой раме.

Мане и Моне…

Их связывала всю жизнь верная и нежная дружба. Когда Эдуард Мане умер, Клод Моне и группа друзей с огромным трудом собрали двадцать тысяч франков и купили у вдовы живописца «Олимпию».

Цель? Преподнести «Олимпию» государству. Заставить выставить ее в Лувре.

«Олимпия». Мотив этой картины возник еще давно, в веках, когда все великие мастера, начиная от Джорджоне, Тициана, Веласкеса, Пуссена, Рембрандта, Гойи, бесконечно повторяли вечный, глубоко человечный и прекрасный сюжет, называя его то «Венерой», то «Данаей» или «Юноной». Эти живописцы, изображая обнаженную модель, подбирали приличествующий случаю мифологический или библейский сюжет…

Сислей. Мороз в Лувенсьене.

Эдуард Мане, следуя опыту Франсиско Гойи, написавшего в свое время «Маху одетую» и «Маху обнаженную», создал прелестный холст, на котором изобразил известную парижскую натурщицу Викторину Меран, тонко передав цветовые отношения обнаженного тела юной красавицы и интерьера. Для контраста сверкающим бледно-розовым, теплым перламутровым и холодным жемчужным тонам он поставил на темном фоне негритянку и, что особенно озадачило салонную публику, в ногах девушки оказался пушистый черный котенок.

Картина была предельно традиционна по исполнению. Но когда друзья и родственники Мане решили преподнести это полотно в дар Лувру, великих трудов стоило уговорить дирекцию принять шедевр Мане. Почему? И публику, и дирекцию Лувра шокировала открытость сюжета картины, ведь на нем была изображена современница, а не богиня. Вот и все! Так порою ханжество и глупость шагают рядом.

Ведь публика салонов и дирекция Лувра с огромным почтением взирала бы и любовалась полотном, если бы на нем стояли имя автора XV–XVIII веков и этикетка с надписью «Даная» или «Венера».

Вот отрывок из письма Клода Моне к министру народного образования Фальеру от 7 февраля 1890 года:

«Господин министр!

Имею честь от имени группы подписавшихся предложить в дар государству «Олимпию» Мане.

Споры, предметом которых являлись картины Мане, враждебные чувства, которые они вызывали, в настоящее время утихли. Но если бы снова была объявлена война против подобной индивидуальности, мы были бы не менее убеждены в значении творчества Мане и в его окончательном торжестве. Нам было бы достаточно вспомнить — цитирую лишь несколько имен, когда-то поносимых и непризнаваемых, а сегодня знаменитых — судьбу художников Делакруа, Коро, Курбе, Милле, их изолированность в начале их карьеры и их неоспоримую посмертную славу.

Вот почему нам показалось недопустимым, чтобы подобное творчество не было представлено в наших национальных коллекциях, чтобы мастер не имел входа туда, куда уже допущены ученики. Кроме того, мы с беспокойством наблюдаем непрестанное движение художественного рынка, ту конкуренцию в закупках, которую нам оказывает Америка, уход, который легко предвидеть, на другой континент стольких произведений искусства, являющихся радостью и гордостью Франции.

Эдуард Мане. Мальчик с вишнями.

Господин министр, мы вручаем в Ваши руки «Олимпию». Мы желаем увидеть ее занявшей место в Лувре, среди своей эпохи, среди произведений французской школы…»

Мечта друзей со временем свершилась. «Олимпия» сегодня — гордость французских собраний.

Судьба Эдуарда Мане полна горечи и разочарований. Вот короткая записка живописца к известному в то время критику Альберту Вольфу, написанная за год до смерти мастера:

«Благодарю Вас, мой друг, за любезные вещи, которые Вы мне говорите по поводу моей выставки, но я буду рад наконец прочесть еще при жизни ту замечательную статью, которую Вы посвятите мне после моей смерти».

Мане так и не дождался публикации статьи Вольфа.

Он умер.

А Вольф жил… Вот один из образцов велеречия этого рутинера по поводу одной из выставок импрессионистов:

«Есть зрители, которые лопаются от смеха при виде всего этого. Что касается меня, то у меня сжимается сердце. Эти так называемые художники называют себя непримиримыми, импрессионистами. Они берут полотна, краски, кисти, бросают несколько случайных тонов и все это подписывают. Подобным образом заблудшие души подымают в Вилль-Эврар каменья на дороге, воображая, что нашли бриллианты. Страшное зрелище человеческого тщеславия, заблудившегося до безумия».

Мане и Моне… На картине «Мастерская» они обсуждают работу своего друга Базиля.

Эдуард Мане. Элегантный, в руках длинная кисть. Сзади него чернобородый мужчина в черной паре — Клод Моне. В профиль к нам высокий, долговязый Фредерик Базиль, автор полотна «Мастерская».

Через несколько месяцев по окончании картины «Мастерская художника» была объявлена франко-прусская война. Живописец Базиль записывается добровольцем в полк зуавов. 28 ноября 1870 года он был убит в сражении при Бон-ла-Роланде. Кстати, Мане в эту войну служил в национальной гвардии под началом известного художника Мессонье, Ренуар был кирасиром. Дега — артиллеристом.

Самый скромный из персонажей «Мастерской» Эдмон Метр. Это большой друг Базиля, музыкант-любитель. Вот и сегодня, пока друзья говорят о высоких материях и спорят, он тихо наигрывает на фортепьяно любимого Шопена.

Эдуард Мане. Женщина с подвязкой.

Гудит печь, еле слышна мелодия шопеновской музыки. Сочно и уверенно звучит голос Мане:

«Краткость в искусстве — это и необходимость и элегантность. Человек, кратко выражающийся, заставляет думать; человек многословный надоедает. Старайтесь всегда совершенствоваться в направлении все большей краткости… Передавая лицо, ищите большие световые и теневые плоскости… все остальное естественным образом добавится, и зачастую добавлять придется очень мало. И затем, развивайте свою память. Ибо природа никогда вам не даст ничего, кроме справки. Она словно перила, препятствующие вам впасть в банальность. Нужно оставаться господином и делать то, что нравится. Не надо заданных уроков, нет, не надо уроков!»