Мастера и шедевры. т. I - Игорь Долгополов

Бар в Фоли-Бержер.

Мане взял на себя смелость впустить свежий воздух, пленэр, в затхлую атмосферу буржуазного святилища пошлости и мещанства — Салон.

«Не считай себя великим человеком по размеру твоей тени, отбрасываемой при заходящем солнце». Эти мудрые слова Пифагора могли быть целиком отнесены к дряхлеющим метрам Салона — рутинерам и злобным ретроградам. Ведь амбиция, надутое чванство, озлобленность лидеров официального искусства были лишь показателем упадка, застоя ложноклассического и академического искусства.

Но в руках у этих монстров была сила.

Эдуарду Мане и его друзьям-импрессионистам приходилось весьма туго.

Их травили, над ними издевалась продажная пресса.

Вот строки из письма Берты Моризо своей сестре после посещения парижского Салона, где в очередной раз освистали Эдуарда Мане:

«Я нашла Мане в сбившейся шляпе, растерянного. Он просил меня взглянуть на его вещи, потому что сам боялся показаться. Никогда я не видела у него такого взволнованного лица».

«Боялся показаться» на глаза пошлякам и обывателям, которые буквально через двадцать лет будут чтить и восхвалять великого мастера.

Берта Моризо — сама прекрасная художница, верный друг импрессионистов, участница их выставок, разделявшая вместе с ними все тяготы и невзгоды. Она продолжает ту же печальную тему в другом письме:

«… Мане грустит, его выставка, как всегда, не по вкусу публике, но каждый раз его это заново удивляет…»

Эти немудреные строки раскрывают нам жестокие будни, отравлявшие жизнь Эдуарда Мане и, безусловно, ускорившие его смерть.

Но такова судьба… Гоген как-то обронил:

«В искусстве есть только бунтари или плагиаторы». Думается, что эта формула слишком категорична. Эдуард Мане, несмотря на то, что он был настоящим новатором и борцом, никак не отрицал великой роли изучения классического наследия. Неистовый поклонник старых испанцев, и особенно Франсиско Гойи, Мане поистине может служить примером преемственности традиций мировой культуры.

Он сказал:

«Искусство — это замкнутый круг, в него принимают или не принимают по праву рождения».

Это замечательные слова.

Они означают, что «ничто из ничего не происходит», говорят о непреходящей роли изучения мастерства…

Мане с первых своих шагов в искусстве до последних дней творчества дает нам блистательный пример преемственности, непрерывности в понимании красоты, в развитии мировидения.

Базиль. Мастерская

«МАСТЕРСКАЯ» БАЗИЛЯ

С первыми февральскими лучами солнца в моем доме появился гость. Малыш в лихо заломленной военной шапочке с золотыми галунами, в широченных красных панталонах. Он лукаво подмигнул мне, вынул флейту и бойко сыграл нехитрую песенку парижского гамена. Затем он пригласил меня на вернисаж Выставки произведений импрессионистов из музеев Франции. Малыш приехал ко мне по почте в большом синем конверте и был любовно напечатан на отличной мелованной бумаге.

Вернисаж. Просторные залы Музея изобразительных искусств залиты холодным, прозрачным светом. Заполнены до отказа радостно возбужденными людьми. Тесно. Шумно, душно. Слепит жар софитов кино и телевидения. Откровенно говоря, за всей этой праздничной сутолокой трудно разглядеть виновников торжества — полотна французских импрессионистов. Но, увы, такова природа всех вернисажей.

Мне посчастливилось увидеть экспозицию за день до открытия, на пресс-конференции.

Центральный зал выставки. Небольшая группа людей потерялась в интерьере, и полотна, не прикрытые ничьими спинами, свободно предстали нашим взорам.

Первая встреча. Встреча с давно знакомыми по репродукциям полотнами. Правда, как известно, репродукции частенько бывают неточными.

Тихо. Очень тихо. Мне в какой-то миг показалось, что в лучах неяркого солнца картины, подобно цветам, раскрыли свои бутоны. В какое-то счастливое мгновение мне предстала многоголосая радуга природы. Гармонии, имя которой — жизнь. Казалось, звучание каждого полотна согласно влилось в одну мелодию радости.

Радость! Я ощущал ее всем сердцем, глядя на холсты Эдуарда Мане, Огюста Ренуара, Клода Моне, Эдгара Дега, Альфреда Сислея, Камилла Писсарро, Берты Моризо.

Невольно вспомнились слова, сказанные сто лет назад Арманом Сильвестром, слова, полные веры в прекрасное, победу правды:

«Что должно явно ускорить успех этих пришельцев — это то, что картины их написаны в смеющейся гамме. Свет заливает их полотна, и все в них — радость, ясность, весенний праздник».

«Должно ускорить успех..К великому сожалению, это оптимистическое заявление не оказалось пророческим. Ведь известно, что слава и все сопровождающие ее блага достались «пришельцам» лишь через четверть века. Тогда многих из них не было уже в живых, а иные встретили славу глубокими стариками, полуслепыми от работы, разбитыми недугами, вызванными лишениями.

Но это история…

На выставке импрессионистов, напротив входа, нас встречает старый знакомый — «Флейтист» Эдуарда Мане.

Очаровательный малыш, старательно выводящий немудреную мелодию. Мало кто вспомнит, что двери парижского Салона 1866 года наглухо захлопнулись перед носом милого мальчугана. Жюри забраковало этот поистине великолепный холст, созданный по канонам реализма. Но оставим это решение на совести ревнителей буржуазного салонного искусства, тем более что парнишка вот уже сто лет все так же неутомимо наигрывает свою песенку, несмотря ни на что.

Слева от «Флейтиста» — портрет Эмиля Золя, написанный в 1868 году Мане. Молодой Золя был страстным поклонником искусства Мане. Правда, пройдет время, и маститый писатель создаст роман, где… Но не будем забегать вперед. Прочтем, что писал Золя в защиту своего друга:

«Так как никто этого не говорит, то я намерен это сказать, и сказать так, чтобы все услышали. Я в такой степени уверен, что Мане принадлежит к корифеям будущего, что, имей я состояние, я совершил бы хорошую сделку, скупив теперь все его картины.

Мане. Флейтист.

Через пятьдесят лет они будут проданы в пятнадцать и двадцать раз дороже, тогда как кое-какие другие картины, которые теперь ценятся в сорок тысяч франков, не будут стоить и сорока франков. Не нужно обладать особой дальновидностью, чтобы предсказывать подобные события…

Но более всего мне нравится «Флейтист» — картина, отвергнутая в этом году… Если я выше сказал, что характерными чертами таланта Мане являются простота и точность, то прежде всего потому, что вспомнил о впечатлении, произведенном на меня этой картиной.

Я постарался указать на то место, которое принадлежит Мане среди художников. Быть может, будут смеяться над панегиристом, как смеялись над художником. Наступит день, когда мы оба будем отомщены. Есть вечная истина, которая поддерживает мой дух критика, а именно: только темпераменты живут и властвуют над веками. Невозможно, понимаете ли, невозможно, чтобы не настал день, когда Эдуард Мане будет торжествовать, когда он раздавит трусливую посредственность, его окружающую.

А ремесленники, люди, укравшие подобие оригинальности у корифеев прошлого, должны дрожать… Это покойники завтрашнего дня; среди них есть такие, которые умерли десять лет тому назад, но которые внезапно оживают и кричат на весь мир, что оскорбляют достоинство искусства, если благодаря случайности какая-нибудь мощная картина попадает в общую яму, именуемую Салоном».

Можно простить Золя некоторую запальчивость, свойственную молодости, ибо, как стало позже известно, зрелый Золя, достигший славы и благополучия, во многом пересмотрел свои привязанности… Но это опять уводит нас от этой выставки.

Справа от «Флейтиста», на той же центральной стене, картина Фредерика Базиля «Мастерская художника». Этот большой этюд — бесценный документ истории живописи — написан в 1870 году.

Думал ли Базиль, когда писал свой холст, что ему удалось запечатлеть в картине трех мастеров мирового значения — Эдуарда Мане, Огюста Ренуара, Клода Моне. Едва ли. Хотя сегодня, через сто лет, даже само это сомнение кажется кощунственным, настолько знамениты и хрестоматийно известны имена его друзей.

Моне. Завтрак на траве. Фрагмент.

Но в те далекие дни, когда на долю художников, собравшихся в мастерской Базиля, доставалось больше терний, нежели лавров, в те дни, когда Салон Второй империи провалил их талантливые полотна, тогда желание Фредерика Базиля увековечить своих товарищей по искусству в картине было более чем достойно. Ведь эти мастера через четыре года окажутся лидерами движения, которое получит название «импрессионизм». А само слово «импрессионизм» войдет в историю как термин, определяющий целую эпоху в развитии живописи, подобно барокко или классицизму.