Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь - Николай Владимирович Переяслов

Верхарн жил в эпоху расцвета символической поэзии. Крупнейшие мастера французского символизма – Верлен, Малларме, Рембо и другие работали параллельно с ним. Все они продолжали тянуться к формальному совершенству поэзии, к искусству ради искусства. Глубокая и сильная северная натура Верхарна заставляла его чрезвычайно бурно переживать то, что укладывалось в более умеренные рамки в стране исконной классики – Франции.

Фламандская натура поэта искренне радовалась великим, сочным произведениям Рубенса (то, что видно в его балладе «Старые мастера»), избытку воплощенной в них жизни, и вокруг себя, сквозь эту призму, он видел ликующую жизнь плоти, будто бы в особенности присущую Фламандии. Но очень скоро сквозь картины старых живописцев Верхарн стал прозревать подлинное лицо действительности. Первым ответом на подавляющее впечатление огромной общественной неправды, раскрывшейся перед ним, на пессимистическую философию, которая вторглась в его сознание, был поворот к вере. Всю природу Верхарн начинает воспринимать как погребальный крест, как Голгофу, как мир сплошного ужаса и смерти. Художник приходит к кризису более потрясающему, чем тот, на какой были способны его французские собратья. Он боится сойти с ума, он начинает думать о самоубийстве. В его стихотворениях нет сублимации, претворяющей внутренние страдания в стройную печальную песню, его стихотворения остаются галлюцинацией несчастного человека. Такими являются его стихотворения «Видение на горизонте» («Гляжу в окно, войдя в покинутый маяк, / Дождем бичуемый: вдали – туннели в саже, / Громады поездов и хлопья дымной пряжи, / Где кровью фонари пропитывают мрак…»), «Город» («Вот город в золоте пылающих алхимий! / Ты в тигелях его расплавься, точно воск, / Противоречьями себя язви глухими, / Чтоб молнии впились в твой обнаженный мозг!..»), «Ветер» («На тесных брошенных кладбищах / Кресты, как руки старых нищих, / Простертые с мольбой, / Вдруг падают с могилы ледяной…) да и большинство других. Самым жестоко-реалистическим произведением Верхарна является его стихотворение «Корова», которое наверняка останется в истории литературы навсегда, в том числе – и в качестве его перевода, который выполнил Георгий Шенгели:

В шестом часу утра, едва зари багровой

Пятно огнистое легло в ночную твердь,

Работник, вычертив кресты на лбу коровы

И недоуздок вздев, повел ее на смерть.

В выси колокола к заутрене звонили;

Поля смеялися, не глядя на туман,

Чьи космы мокрым льном окрестность перевили, —

На иней не смотря, осевший в мох полян.

Шли грузно батраки, дремотою объяты,

Еще зеваючи, одолевая лень,

На мощных спинах их железные лопаты

Сияли, в зеркалах своих колебля день.

Открылись погреба среди полей на склонах,

Тугими петлями скрежеща и рыча.

Перекликался скот, проснувшийся в загонах;

Корова тихо шла, – разнеженно мыча.

Последний поворот тропинки кособокой

К деревне клонится, присевшей под горой:

Там бойня вознеслась, открытая широко,

Вокруг окаймлена водою и травой.

Корова вздрогнула, остановясь, понуро

Глядит: все красно вкруг и дымно; на полу,

Ослизлом, липком, – вол; с него сдирают шкуру,

И хлещет кровь его, струя парную мглу.

Бараны на крюках зияют головами

Разъятыми; кабан торчит пеньками ног;

Телок валяется, опутанный кишками,

И тускло светится в груди его клинок.

А там, за этими виденьями из крови, —

Края зеленые осенних нив кругом,

Где с плугом движется спокойный шаг воловий,

Прямою бороздой взрыв сочный чернозем.

И вот, едва взошел и хлынул полным светом,

До самых недр прорыв далекий кругозор,

День торжествующий и золотой, приветом

Бросая пламена на луговой простор,

На ниву жирную от пота, обнимая

И проницая вглубь язвительным лучом,

И поцелуями, как женщину, сжигая,

Вздувая лоно ей взбухающим зерном, —

Корова видела, как синева сияла

Над золотой Эско, виющей свой узор,

Когда ее сразил удар; – она упала,

Но полон солнца был ее последний взор.

«Перевод всегда существует на грани двух поэтик, – писал в своей статье «О книге С. В. Шервинского» М. Л. Гаспаров (и это утверждение равнозначно относится к любому переводчику). Он – равнодействующая двух сил: художественного языка подлинника и родного художественного языка. Грубее говоря, это всегда насилие или языка подлинника над родным, или родного языка над подлинником. В первом случае это перевод для писателей; цель его, прежде всего, обогатить родной язык поэтическими приемами чужого. Во втором случае это перевод для начинающих читателей. Цель его – пересказать им содержание тех книг, которые они не могут прочесть в подлиннике. В истории культуры эти два типа перевода чередуются».

В 1996 году в издательстве «Московский рабочий» увидела свет книга переводов французского поэта Поля Верлена с очень длинным названием: «Избранное из его восьми книг, а также юношеских и посмертно изданных стихов, в переводе, с предисловием и примечаниями Георгия Шенгели, с добавлением фотографий и портретов Поля Верлена». Это был третий сборник «русского» поэта Верлена, вышедший в нашей стране за послереволюционный период. В какой-то степени жертвуя собственным голосом, Георгий Шенгели самым тщательнейшим образом «переносит» Верлена в русский размер, звук и ритм, пытаясь подыскать для каждого нюанса французского синтаксиса поэта соответствующий русский эквивалент.

В 1945 году эта книга с предисловием и примечаниями Шенгели была полностью готова к печати, но на пятьдесят лет исчезла в столе переводчика. А в ней дремало знаменитое верленовское стихотворение «Поэтическое искусство». То самое, в которое русские символисты в начале XX века вцепились мертвой хваткой и таскали по своим теоретическим надобностям вплоть до 1917 года (не случись тогда революции – таскали бы и дольше). А помните фразу «Все прочее – литература»? Когда ее впервые перевели, русские символисты стали пинать литературу до тех пор, пока не превратили ее в макулатуру. И только тогда, кажется, успокоились.

Вот это, знаменитое в те годы среди поэтов, стихотворение Верлена «Поэтическое искусство» в переводе Георгия Шенгели и с некоторыми сокращениями:

…Это прекрасный взор под вуалью.

Это трепещущий летний зной,

Это в осенней дымке сквозной

Звездная пляска над синей далью.

Ведь мы оттенков жаждем и ждем!

Не надо красок, оттенков нужно.

В оттенках лишь сливаются дружно

С мечтой мечта и флейта с рожком!

Прочь, узкий рассудок, смех порочный!

Беги убийц – финальных острот,

Oт которых лазурь лишь слезы льет!

Вон эту пошлость кухни