Чаша гнева - Александр Борисович Михайловский

- И еще, - сказала Мэри. - Пункт двенадцать данного закона гласит: «Распределение земли производится на уравнительно-трудовых началах так, чтобы потребительно-трудовая норма не превышала трудоспособности наличных сил каждого отдельного хозяйства и, в то же время давала бы возможность безбедного существования семье земледельца», что совершенно не учитывает наличия у данной семьи рабочего скота, сельскохозяйственного инвентаря и посевного материала. Кроме того, при запрете на внутреннюю торговлю хлебом это правило означает существование этого самого земледельца в рамках самого примитивного натурального хозяйства, ведь все, что его семья не съела сама, автоматически становится излишками. А во что, простите, эти люди должны одеваться, как пополнять свой сельскохозяйственный инвентарь и обеспечивать другие жизненные нужды, помимо еды, ведь у них нет других источников дохода за исключением собранного урожая? Но и это еще не все. Самый «интересный» в этом законе раздел - о порядке предоставления земли в пользование. Пункт двадцать один гласит, что в первую очередь земля предоставляется тем, кто желает работать на ней не для извлечения личных выгод, а для общественной пользы. Хотелось бы знать, за счет чего такой добрый самаритянин будет существовать вместе со своей семьей, если ему нельзя будет извлекать из своей деятельности на земле личной выгоды? Пункт двадцать два оговаривает порядок предоставления земли для использования в личных целях. В первую очередь - малоземельным и безземельным беднякам, во вторую - пришлым из другой местности чужакам, в третью -бежавшему в сельскую местность от голода городскому населению. А где, простите, упоминание о местном земледельческом населении, не относящемся к категории «беднота»? Ему что, по этому закону вообще не положено выделять землю? Вот эти пункты закона, по-разному понимаемые на местах, и создали основную часть мятежных настроений в вашей сельской местности, ибо от таких новшеств взбесятся даже такие тугодумы, как ваши сиволапые мужики.

Ильич выглядел изрядно обалдевшим. Он что, вообще не читал того, что подписывал, полагаясь на добрую волю «партнеров по коалиции», или тайный смысл черных букв на белой бумаге без наших с Мэри разъяснений был ему непонятен? Зато товарищ Сталин был собран и деловит.

- Теперь понятно, - решительно сказал он, - что в таком виде этот закон пускать в дело нельзя ни в коем случае. Товарищи из будущего правы: ничего, кроме лишней смуты и разорения крестьянства, он нам не принесет - левые эсеры опять спрячутся за печку, а расхлебывать последствия придется нам, большевикам.

Гражданин Колегаев открыл было рот, чтобы возразить, но я, щелкнув пальцами, погрузил его в стасис. Стоп. Никто никуда не идет.

- Вы, товарищ Серегин, его того... арестовали? - немного испуганно спросил Ильич.

- Нет, товарищ Ленин, ни в коем случае, - ответил я. - Просто нам, большевикам, требуется обняться мнениями, а господину левому эсеру знать об этом не следует. Пусть пока побудет чем-то вроде мебели, а потом, когда наш разговор будет закончен, я его отпущу.

- Ну что же, товарищ Серегин, - приободрившись, потер руки вождь мирового пролетариата, -мы вас слушаем.

- Да уж нет, - сказал я, - первое слово предоставляется товарищу Смитсон.

- Этот закон нужно урезать до рамочного, действующего временно, до вступления в силу постоянного советского законодательства, - сказала Мэри. - Первые пять пунктов можно оставить в неизменности, шестым пунктом прописать, что нетрудовые частновладельческие сельхозпредприятия должны подвергнуться инвентаризации, чтобы можно было понять, какие из них следует национализировать, какие передать в собственность кооперативов, составленных из их работников, а какие подвергнуть ликвидации. Седьмой пункт должен на переходной период до вступления в действие постоянного земельного кодекса закреплять стихийно сложившееся распределение сельскохозяйственных земель среди трудовых хозяйств, чтобы ваши мужики, вернувшись с войны, взялись за плуг, а не за винтовку. В конце для красоты, восьмым пунктом, можно будет прилепить нынешний одиннадцатый пункт, который декларирует, что ваше государство будет бороться за все хорошее против всего плохого. И все, больше в этом законе ничего не требуется.

- А как же, товарищ Смитсон, монополия внешней и внутренней торговли?! - воскликнул Ильич.

- Монополия внешней торговли необходима, только к закону о социализации земли она не имеет никакого отношения, - ответил я вместо Мэри. - Тут нужны отдельные законы о торговле, денежном обращении, договорных отношениях и прочем. И вообще, вводить все законодательство двадцать второго года следует как можно скорее и одним пакетом, имея в виду, что оно тоже временное. Году к двадцать пятому, когда советская власть окончательно укрепится и решит самые первоочередные задачи, надо будет без надрыва и истерики переходить к этапу непосредственно социалистического строительства. А вот пытаться прыгнуть через десять ступенек сразу в коммунизм, как вы это сделали в Основном Потоке, я категорически не советую. Вам же от этого будет хуже, и мне придется принимать экстренные меры, чтобы купировать возникшие безобразия. Коммунизм на данном этапе научно-технического развития может быть только первобытным, и желающих на собственной шкуре узнать, что это такое, я на пару месяцев могу подселить в пещеру к какому-нибудь клану Каменного века. Есть у меня и такие знакомства.

- Мы вас поняли, товарищ Серегин, - поежившись, ответил Ильич, - и дополнительно убеждать нас не надо. А сейчас отпустите товарища Колегаева, и мы с товарищем Сталиным пойдем мылить ему голову.

- И вот еще что, - сказал я, выслушав комментарий энергооболочки, - среди депутатов Учредительного собрания от партии большевиков должен находиться товарищ из Рязани Семен Пафнутье-вич Середа. Найдите его и назначьте заместителем к товарищу Колегаеву. Это именно он сменил этого персонажа на должности наркома земледелия в Основном Потоке. Если левые эсеры опять попрыгают за борт, у вас будет наготове хороший нарком земледелия. И вообще, товарищи, если марксизм произрастает корнями из мелкобуржуазных представлений середины девятнадцатого века, то идейные корни эсеровщины восходят к народовольчеству, которое, в свою очередь, питается такими первобытными представлениями о справедливости, что даже страшно и подумать. И в силу своей первобытности эти представления сугубо книжные, оторванные от современной реальной жизни. Народовольцы вон, даже в народ ходили, но ничего в нем не поняли - так и господа левые эсеры не понимают людей, от имени которых пытаются говорить. Пока они запуганы Бичом Божьим, но однажды их страх пройдет, и руки снова потянутся к бомбам и браунингам. Я уже спрашивал товарища Сталина, нужны ли большевикам