Елизавета. В сети интриг - Мария Романова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец лошади встали. Очнулась Анна.
– Приехали? Где мы, Антон?
– Приехали куда-то… – тот выглянул в окно. – Городок… Дома каменные да срубы. Чистота. Городок в Швабии напоминает чем-то. Если б не просторы вокруг… Да степь…
– То не степь, Антоша, то тундра… – в окошко заглянул Пров. – Мы прибыли, вашество. Какое-то время пробудем здесь, в Холмогорах. А как путь на острова получше станет, так через волны и направимся…
– Так что, можно выходить?
– И можно, и должно. Ваш домик ужо ждет – и натоплено там, и еды вдосталь, и прислуга найдена.
На крыльце показалась высокая статная женщина. Присмотрелась, отвесила поклон, но не поясной, а просто уважительный.
– Милости просим, хозяева дорогие. Входите…
Дверь осталась открытой, словно повторяя сдержанное приглашение.
Антон Ульрих осторожно вышел из кибитки, помог выйти Анне, которая все так же куталась в шубу и прижимала дочь к груди.
Уже на пороге Анна оглянулась на вторую кибитку, откуда с трудом выбирался единственный оставленный им слуга.
– А где Иван? Где Ванечка?
– Принц Брауншвейг с моими людьми нашел приют в другом месте, – за спиной у Анны раздался сухой ответ незнакомого военного.
Антон едва успел подхватить дочь – руки Анны опустились, в глазах потемнело.
– Она отняла у меня сына, – прошептала бывшая владычица. – Она отняла у меня сына…
Маленькая Екатерина расплакалась. Студеный ветер леденил кожу и взрослым и малышам.
– Но у нас осталась жизнь и Катюша… Бог даст, будут еще дети.
– Но Ванечка… Как же я без него? Мой маленький Ванечка…
Только сейчас, впервые с той ноябрьской ночи, Анна заплакала о сыне. И только сейчас дрогнуло сердце Антона Ульриха – такая, обессилевшая, заплаканная, она показалась ему милее всех женщин на свете. Слезы ее не портили, а возвысили. И только сейчас Антон Ульрих впервые понял, что любит эту женщину.
Узник номер один
– Брауншвейгов разместили в архиерейском доме. Недостатка они не испытывают, прогулки им дозволены, слуги тож. Обустраиваются, не буянят, смирились, думается мне.
Корф прошел из одного угла избы в другой.
– А что мальчик?
Собеседник пожал плечами.
– Мальчик как мальчик… Играет деревянной сабелькой, капризничает, когда невкусно, рассматривает Библию… Любопытный растет, ему все интересно – обо всем у надзирателя спрашивает, а тот все твердит «Не положено знать…» да «Не положено знать…»
– Любопытный… Это хорошо. Найди ему учителя местного, да не из болтливых. Пусть занимается с ним каждый день, да и по воскресеньям тоже. Надзирателей смени – найдутся, поди, офицерики-то разжалованные, которые знают побольше таких вот солдафонов. Пусть они тоже с мальчишкой занимаются. Грех душу живую-то заключением мучить. Пусть ума набирается, хоть книжную премудрость одолеет.
– Так ведь дозволение-то спросить надобно, узник номер один все же.
– Испросим, как же не испросить. Только ожидание может надолго затянуться. А нам важно, чтобы малыш душевной хворью-то не заразился, чтоб как все детишки рос.
Собеседник кивнул – его тоже немного беспокоило, что мальчика от родителей отделили да в глухом пятистенке поселили. Но идти противу установлений тоже невместно… Но живой же человек – не по-людски с ним, как с сундуком-то, обращаться.
– Родители знают, где сын?
– Никак нет-с, не ведают. Мать убивалась очень по первости. Потом вроде попривыкла, к дочери нежнее стала, с мужем тоже мягче. Сказывают, опять она в тягости, может, душу рождение младенца успокоит.
– Но вот и хорошо…
Корф вновь прошелся из угла в угол.
– Значит, ты завтра же находишь принцу учителей. Не тяни с этим, а я прошение составлю, вестовым в столицу передам. А теперь вели, чтобы меня к узнику проводили…
– Да я сам проведу, что ж тут велеть-то? Мальчишку в соседней избе поселили, тут и идти десяток шагов если будет, то уж много.
– Ну тогда пойдем.
Собеседники вышли в выстуженные сени. Корф надел шубу, повел плечами, чтобы села поудобнее – с войны осталась привычка обмундирование так надевать, чтобы в бою не мешало.
– Морозы какие!
– Февраль лютует, батюшка…
– Да, вот еще что… Как малыш научится писать, родителям весточку от него передай. Хоть картинку…
– Сделаем, ваше превосходительство.
– Ну вот и славно. Пошли уж…
Аз есмь царь
– Ох, Ванюшка, совсем ты меня, старика, утомил.
– Старика? – Мальчишка усмехнулся совсем по-взрослому. – Думается мне, поручик, что вы еще и четвертый десяток не разменяли. Да и не разменяете еще лет пять…
Унтер-офицер Вяземский, разжалованный из поручиков Преображенского полка в солдаты, а затем кровью вернувший себе звание в сражениях с войсками Надир-шаха, кивнул.
– Так и есть, Ванечка, двадцать шесть мне.
– Так какой же вы старик? – Мальчик утер пот и тоже присел на бревнышко рядом с наставником.
– Ну-у, по сравнению с тобой я уж точно старик. Вон, даже седина пробивается.
Иван усмехнулся совсем по-взрослому.
– Старик – это отец Феофан… Вот у кого седины– то аки вод в океане.
– Да, отец Феофан немолод, это верно. Он и учитель, поди, замечательный?
– Это воистину так, – Вяземскому до сих было непросто привыкать к речи маленького Ивана – уж очень книжной и солидной она была. Но откуда же взяться детским словечкам, ежели растет он в окружении надсмотрщиков, да вот их с отцом Феофаном – учителей и наставников. – Его уроки суть наслаждение для ума и души.
– А мои уроки?
– А ваши, поручик, отрада для тела и разума.
– Ты мне льстишь, малыш.
– О нет, ни в малейшей степени. После наших уроков я чувствую, как становятся сильнее руки и ноги, как свежесть омывает разум, утомленный чтением или письмом. А после наших бесед о мире вокруг я понимаю, сколь мало знаю, сколь много может дать книга, но сколь важно увидеть мир своими глазами.
«А вот до этого, малыш, тебе не дорасти никогда. Хорошо бы, чтобы ты об этих своих чаяниях и говорил-то поменьше. Не всем, а лучше бы вообще никому…»
– Однако, – между тем продолжал Иван, – думается мне, что увидеть мир своими глазами мне не суждено. Вряд ли мне позволено будет увидеть даже Холмогоры, которые лежат прямо за забором. Ведь я царь, ссыльный, опальный. Меня держат под замком и никогда не выпустят на волю.
«Ох, вот как тут не поверить в провидцев да ясновидцев? Кто проболтался?»
– Откуда ты знаешь, Ванечка?
– Третьего дня слышал разговор за воротами…
«Ох, наплачутся они у меня, ох нашагаются, ох, землицы-то поедят, болтуны…»
– Не обвиняйте своих солдат, поручик. То две какие-то женщины разговаривали. Солдаты молчат. Однако же все это ни к чему – я давным-давно знаю, что рожден царем, что царство мое – Русь бескрайняя. Знаю, что правит сейчас узурпатор кровавый, но придет и мой черед, когда узурпатора я смещу от того дня до самой своей смерти буду править мудро и справедливо, как то дедами нашими заведено было.
