Афинский яд - Маргарет Дуди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что это значит? — Аристотель так и впился в меня глазами. — «Злополучный»… А! Так ты участвовал в комосе у Трифены! — Он хлопнул себя по бедру. — Вот оно что. «Македонский воин»! Раненый. Так это был ты!
Я промолчал, от души радуясь, что остальные гости уже ушли. А вдруг кто-нибудь подслушивал в соседней комнате? Кровь бросилась мне в лицо, и без того достаточно красное.
— Мы не должны тебя дразнить, — мягко проговорила Фрина и сжала мою руку. — Не волнуйся, у меня отвратительная память на имена и лица — особенно тех, кто ничего мне не дарит. Комос был давным-давно, разве я вспомню, кого там видела? Что же касается Ликены — мало ли где я могла упомянуть ее имя. Она ведь моя старая подруга.
— Что именно за подруга? Кто она такая?
— Вы едва ли удивитесь, господа, что мы с ней зарабатываем на жизнь одним и тем же ремеслом. Хотя соотечественницами нас никак не назовешь. Ибо я родом из Феспии, маленького городка среди овощных грядок. А Ликена — с Киферы, прекрасного острова, где производят пурпур. Многие верят, что там родилась Афродита.
— Гесиод, например, — вмешался Аристотель. — А другие называют ее родиной Пафос на острове Кипр.
— Сама Ликена предпочитала думать, что родилась там же, где и Афродита. Так что мы с ней совсем разные. Она — спартанка, я — беотийка. У нее — густые черные кудри, у меня — золотые. Но мы обе оказались в Афинах, и обе занимаемся одним делом. Наше знакомство произошло при весьма странных обстоятельствах, выяснилось, что у нас с ней общий любовник. — Фрина залилась смехом. — Мы встретились и славно посмеялись, обсудили нашего общего мужчину, что он любит, что не любит. А потом стали говорить о себе и постепенно подружились.
— Когда это произошло?
— Точно не помню. Несколько лет назад. После того, как Александр взял Тир, кажется, тогда об этом много говорили. — Она взглянула на меня. — Да, думаю, именно в ту ночь я рассказала мою любимую историю: «Сказку о великодушных женщинах». Совершенно правдивую. О двух женщинах, которые великодушно согласились делить меж собой одного мужчину, помнишь? На самом деле Планго и Вакхида — это мы с Ликеной.
— Как странно, — только и мог сказать я.
— Все это случилось ужасно давно. И вдруг, минувшей весной, здесь, в Афинах, с нами происходит в точности то же самое! Правда, не очень серьезно, хотя мальчишка был прехорошенький. Я сказала Ликене: пусть, мол, он будет твой. Я не хотела ничего у нее отбирать. А она говорит: это ты из гордости. Но она просто смеялась — Ликена необузданна, как истинная спартанка. Нашу дружбу это не разрушило.
— Ну, — возразил я, — вам же не пришлось делить юношу из Колофона. Или расставаться с неповторимым ожерельем, усыпанным драгоценными камнями.
— В принципе, не пришлось, — расхохоталась она. — Впрочем, женщины всегда с чем-то расстаются. Нам не хотелось неприятностей. На сей раз мы решили, что мужчина, даже такой милашка, не стоит того. Не знаю, может, он интересовался не только женщинами, а может, у него на примете была еще одна красавица. Но когда я отдала его Ликене, она как раз решила начать новую жизнь. Она хотела найти себе богатого и щедрого покровителя, чтобы открыть собственное заведение, и подумала, может, в Азии ей повезет больше. Ликена уехала в Византию, и с тех пор я ничего о ней не слышала.
— В Византию? Когда?
— О, прошлой весной, а может, в самом начале лета. Я точно не… о, тогда как раз судились Ортобул с Эргоклом. Цвели розы, и путешествовать по морю было относительно безопасно. У Ликены есть знакомые в Византии.
— И ты ничего о ней не знаешь?
— Ничегошеньки. Я, признаться, немного удивлена, она ведь умеет писать. Пусть не так хорошо, как я, но черкнуть пару строк всегда можно. Я уже давно жду вестей. Впрочем, если в новом городе ей приходится несладко, может, она молчит из гордости. Или, напротив, так веселится, что попросту не может найти время для писем. Надеюсь на последнее. — Фрина встала и зашагала по своей чудесной комнате, бесцельно переставляя вещи.
— А как выглядит Ликена? — спросил Аристотель.
— Она красивая, не очень высокая, но сложена превосходно. И, как большинство спартанок, отлично развита физически: бегает и выполняет сложные прыжки во время танцев. У Ликены кудрявые черные волосы и очень красивые глаза, золотисто-карие, с темными ресницами. Она чудесно поет и играет на нескольких музыкальных инструментах, хотя, разумеется, она не флейтистка какая-нибудь. — Последнюю фразу гетера произнесла с оттенком отвращения. — Ликена неплохо умеет прясть и в часы досуга шьет красивые вещи.
— Как ты думаешь, — спросил я, — если бы, вместо того, чтобы уехать в Византию, она осталась в Афинах, ты бы ее уже увидела?
— Да, да, конечно. Ей вряд ли удалось бы от меня скрыться. Но к чему такие сложности?
— Очень возможно, — тщательно взвешивая слова, проговорил Аристотель, — что кто-то в Афинах называет себя «Ликеной».
— Ой, знаете, «Ликена» — весьма распространенное в нашей профессии имя. Я бы даже сказала: «прозвище». Вам обоим известно, что на самом деле я не Фрина. «Ликена», «Кинара», «Неара» — все это выдуманные имена.
Только теперь я вдруг понял, что бедняжку Кинару, дальнейших встреч с которой я всеми силами постараюсь избежать, на самом деле зовут совсем по-другому, а как — я никогда не узнаю.
— Ни я, ни моя подруга нисколько не огорчились бы, выяснив, что есть еще одна «Фрина» или «Ликена», — продолжала гетера. — Этого следует ожидать. Остается лишь надеяться, что вторая «Фрина» не окажется поблизости, что будет весьма нежелательно. Еще придется выдумывать себе другое прозвище, — озорно улыбнулась она, показывая жемчужные зубки… Возможно, памятуя о недавнем суде, мне стоит последовать примеру одной моей соратницы, решившей назваться «Клепсидрой», — предположила Фрина. — В честь водяных часов, которые она поставила в спальне, чтобы принимать по ним клиентов!
Аристотель поднялся.
— Мы больше не будем отнимать у тебя время, — сказал он. — Спасибо, что ты любезно согласилась принять нас.
— Это не «любезность», это моя профессия — принимать у себя мужчин. — Фрина тоже встала. — А вот навестить меня в тюрьме — это настоящая любезность, и я благодарна тебе до глубины души. В тот день, накануне суда, мне так нужно было посидеть и спокойно поговорить с кем-нибудь. Я боялась, что не выдержу! Оставаясь одна, я сразу начинала представлять, что меня ждет. Я думала, меня распнут на тимпаноне, приколотят гвоздями и безжалостно выставят на всеобщее обозрение, — она вздрогнула всем телом и закрутилась на месте. — Не понимаю, как человеческий разум может это вынести и не оставить владельца! Иногда, правда, я надеялась, что они будут милосердны, уступят мольбам моих друзей и позволят мне выпить цикуты.
— Скорее всего, так бы они и сделали, — успокаивающе произнес я, совсем в этом не уверенный.
— Но и это не казалось заманчивым. Однажды мне читали, как умер Сократ. Это медленная смерть. Сначала ты перестаешь чувствовать ноги, затем руки, и только потом умираешь! Уж лучше бы кто-нибудь взял и заколол меня кинжалом, раз — и все!
— Думай, о чем просишь, — сухо сказал Аристотель. — Человек, который всаживает в тебя кинжал, враг ли, друг ли — не важно, должен хорошо знать свое дело. Смерть на поле брани бывает долгой и мучительной. Невыносимая боль, ужасная жажда. Танат не всегда спешит на зов.
— Довольно. — Фрина тряхнула головой. — Напрасно я заговорила об этих ужасах. На прощанье лучше дарить браслеты. Или хотя бы поцелуи.
И прежде чем Аристотель успел уклониться, Фрина поднялась на цыпочки (хотя и была одного с ним роста) и наградила философа легким, словно касание крыльев бабочки, поцелуем в щеку, а потом в губы.
— Вот, — сказала она, — и долой грустные мысли. Нет, нет, юноша, ты слишком молод и пока не заслужил такую честь.
Она отвернулась и сделала знак слуге, который чинно проводил нас к выходу.
Выходя из дома Фрины, мы не встретили ни одного знакомого, и я уж решил, что Фортуна нынче к нам благосклонна. Однако, проходя через Агору, мы услышали властный голос, повелевающий нам остановиться.
— Аристотель! Стефан! Отлично! Как я рад, что нашел вас!
Голос принадлежал Архию, который из разносчика превратился в преуспевающего купца.
Его борода была причесана и пахла сандаловым маслом, а на плечи он набросил плащ из дорогой шерсти. Должно быть, подумал я, Антипатр снабдил актера не только деньгами, но и уймой одежды, чтобы тот мог свободно менять образы. Архий, верный своей роли купца, рассыпался в громогласных приветствиях, а потом театрально понизил голос и почти прошептал:
— Есть разговор.
— Может, отойдем к стенам и поищем тихое место?