Переписка 1826-1837 - Александр Пушкин

От Павла Войновича деньги две тысячи все с полна получил — спасибо за точность. Будь здоров и не забывай преданного Горчакова.

[П. В. Нащокин:]

Всё исправно — теперь у нас идут переговоры с Таконовским. До получения моих денег — нашел я приятеля, который мне даст сколько потребуется на твою сдельку — следственно к будущей почте я думаю всё кончить и прислать все твои векселя, — Горчакова вексель я не получил ибо он живет в деревне — приезжал два раза, и не привозил его. У Короткого, я еще не спрашивал про ломбарт. Я его не видал — тоже к будущей почте; Корниол Пиньский здоров. Я его на улице в стретел; зачем тебе его; я существую по не многу; Есаулова нет в Москве — и романса то же, получил место за 4 тыс. рубл. — Я очень рад. Он в Ярославле, и еще ко мне не писал. Натальи Николаевне мое нижайшее почтение, про нее и про тебя сказок в Москве много. За поцалуй, чувствительно благодарю — я его получил в темя и отразил мысленно в ручку. Послал ли ты Чедаеву посыльку, я его всякой день вижу но не как не решилься подайти, я об нем такого высокого мнения, что не знаю как спросить или чем начать разговор. Он ныне пустилься в люди всякой день в клобе где и я по затянулься по милости твоей ибо там происходит моя дипломатика касательно твоего дела с Тагоновским, мне хочется выторговать три или две тыся.[чи]. Прощай покуда, от того мало пишу что много надо писать — теперь же некогда, оставляю до будущей почты. Прощай дражайший друг.

П. Нащокин.

18-го августа. 1831 года.

Адрес (рукой П. В. Нащокина): Его высокоблагородию милостивому государю Александру Сергеевичу Пушкину в Царском Селе в доме Китаева.

СПб. Августа 21.

Насилу теперь только управился я с своими делами и получил маленькую оседлость в Петербурге. Но и теперь еще половиною, что я половиною? целыми тремя четвертями нахожусь в Павловске и Царском Селе. В Петербурге скучно до нестерпимости. Холера всех поразгоняла во все стороны, и знакомым нужен целый месяц антракта, чтобы встретиться между собою. У Плетнева я был, отдал ему в исправности ваши посылку и письмо. Любопытнее всего было мое свидание с типографией. Только что я просунулся в двери, наборщики, завидя меня, давай каждый фиркать и прыскать себе в руку, отворотившись к стенке.[632] Это меня несколько удивило; я к фактору, и он после некоторых ловких уклонений наконец сказал, что: Штучки, которые изволили прислать из Павловска для печатания, оченно до чрезвычайности забавны и наборщикам принесли большую забаву. Из этого я заключил, что я писатель совершенно во вкусе черни. Кстати о черни, знаете ли, что вряд ли кто умеет лучше с нею изъясняться, как наш общий друг Александр Анфимович Орлов. В предисловии к новому своему роману: Церемониал погребения Ивана Выжигина, сына Ваньки Каина, он говорит, обращаясь к читателям: „Много, премного у меня романов в голове“ (его собственные слова), „только все они сидят еще в голове; да такие бойкие ребятишки эти романы. Так и прыгают из головы. Но нет, не пущу до время, а после извольте, полдюжинами буду поставлять. Извольте! Извольте! Ох вы, мои други сердечные! Народец православный!“ Последнее обращение так и задевает за сердце русской народ. Это совершенно в его духе, и здесь-то не шутя решительный перевес Александр.[а] Анф.[имовича] над Фадеем Бенедик.[товичем]. Другой приятель наш Бестужев-Рюмин здравствует и недавно еще сказал в своей газете: „Должно признаться, что Север.[ный] Меркурий побойче таки иных Литератур.[ных] Прибавлений“. Как-то теперь должен беситься Воейков, а он, я думаю, воображал, что бойче Литер.[атурных] Прибавлений нет ничего на свете. Еще о черни. Знаете ли, как бы хорошо написать эстетический разбор двух романов, положим: [633] Петра Ивановича Выжигина и Сокол был бы сокол, да курица съела. Начать таким образом, как теперь начинают у нас в журналах: Наконец, кажется, приспело то время, когда романтизм решительно восторжествовал над классицизмом и старые поборники франц.[узского] корана на ходульных ножках (что-нибудь в роде Надеждина) убрались к чорту. В Англии Байрон, во Франции необъятный великостью своею Виктор Гюго, Дюканж и другие, в каком-нибудь проявлении объективной жизни воспроизвели новый мир ее нераздельно-индивидуальных явлений. Россия, мудрости правления которой дивятся все образованные народы Европы, и проч. и проч., не могла оставаться также в одном положении. Вскоре возникли и у ней два представителя ее преображенного величия. Читатели догадаются, что я говорю о гг. Булгарине и Орлове. На одном из них, т. е. на Булгарине, означенно направление чисто Байронское (ведь это мысль не дурна сравнить Булгарина с Байроном): та же гордость, та же буря сильных непокорных [634] страстей, резко означившая огненный и вместе мрачный характер британского поэта, видны и на нашем соотечественнике; то же самоотвержение, презрение всего низкого и подлого принадлежат им обоим. Самая даже жизнь Булгарина есть больше ничего, как повторение жизни Байрона. В самих даже портретах их заметно необыкновенное сходство. На счет Алекс.[андра] Анфим.[овича] можно опровергать мнение Феофилакта Косичкина, говорить, что скорее Орлов более философ, [не[жели]] что Булгарин весь [635] поэт. Тут недурно взять героев романа Булгарина: Наполеона и Петра Ивановича, и рассматривать их обоих, как чистое создание самого поэта; натурально, что здесь нужно вооружиться очками строгого рецензента и приводить места, каких (само по себе разумеется) не бывало в романе. [Почему] Нехудо присовокуплять: Почему вы, г. Булгарин, заставили Петра Ивановича открыться в любви так рано такой-то, или почему не продолжили разговора Петра Ивановича с Наполеоном, или зачем в самом месте развязки впутали поляка (можно придумать ему и фамилию даже). Всё это для того, чтобы читатели видели совершенное беспристрастие критика. Но самое главное, нужно соглашаться с жалобами журналистов наших, что действительно литературу нашу раздирает дух партий ужасным образом, и оттого никак нельзя подслушать справедливого суждения. Все мнения разделенны на две стороны: одни на стороне Булгарина, а другие на стороне Орлова, и что они, между тем как их приверженцы нападают с таким ожесточением друг на друга, совершенно не знают между собою никакой вражды и внутренно, подобно всем великим гениям, уважают друг друга —

У нас бывают дожди и необыкновенно сильные ветры; вчерашнюю ночь даже было наводнение. Дворы домов по Мещанской, по Екатеринескому каналу и еще кое-где, а также и много магазинов были наполненны водою. Я живу на третьем этаже и не боюсь наводнений; а кстати квартира моя в 2 Адмиральте.[йской] части, в Офицерской улице, выходящей на Вознесенской проспект, в доме Брунста. —

Прощайте. Да сохранит вас бог вместе с Надеждою Николаевною от всего недоброго и пошлет здравие на веки. А также да будет его благословение и над Жуковским.

Ваш Гоголь.

Le 21 d'Août. 1831.

La Choléra chez nous aux environs de Trigorsk n'a d'autre inconvénient que de retarder la marche de la poste; et c'est à cela je pense qu'il faut attribuer l'arrivée si lente de votre lettre du 29 de Juillet, mon cher Alexandre, c'est le 11 d'Août que je l'ai reçue, et comme ma santé tout ce temps-ci n'est pas des meilleures je n'ai pas pu vous répondre plus tôt. Et puis Mr l'Archevêque, Mr Peschouroff, sont venus me voir, et puis il fallait aller chez Boris et Euphrosine, et puis mille petits riens m'empêchaient de vous écrire — jusqu'à aujourd'hui. — Je vous remercie pour la confiance que vous avez en moi, mais plus elle est grande plus je serai obligée de m'en rendre digne — et ma conscience ne me donnera pas de repos. C'est pourquoi au risque de vous ennuyer je vous demande, mon jeune ami, quelle somme vous êtes disposé [636] d'employer pour l'acquisition de ce que vous appelez une chaumière — je pense, pas plus de 4 ou 5 mille. — Les habitants de Savkino ont 42 arpents de terrain divisé entre trois propriétaires. Deux entre ceux-ci sont déjà presque d'accord pour la vente, mais le plus vieux ne se décide point — et pour cette raison demande un prix fou. Mais si vous me dites ce que vous voulez employer pour une acquisition — nous avons un moyen de concilier les désirs du vieillard, et les nôtres. Car que ferez-vous d'une terre qui vous éloignerait de Michailovsk? — (et j'ose d'après votre aimable expression) de Trigorsk, qui à présent n'a de charme pour moi que par l'espoir de votre voisinage. — C'est pourquoi jusqu'à ce que je perdrai tout espoir, je tiendrai pour Sawkino. — Nous avons appris, hélas! les troubles des Colonies Militaires. Vous avez raison, en parlant de ce qu'il ne faut pas. — Mais aussi longtemps que le brave Nicolas se tiendra de la mode du gouvernement militaire, cela n'ira que de pire en mal — apparemment qu'il n'a pas lu avec attention, ou point du tout, l'Histoire du Bas-Empire, par Ségur.* — Que pense-t-on de cette sotte guerre de la Pologne chez vous. Quand aura-t-elle une fin. — Je m'oublie au plaisir de causer avec vous, mon aimable fils de mon cœur. Car si mon papier eusse l'étendue du ciel et l'eau de mon encre fournie par la mer, j'aurai toujours encore une idée pour vous exprimer mon amitié, et pourtant deux mots le diront aussi bien: aimez-moi le quart de ce que je vous aime et cela me suffira. Annette et Alexandrine vous saluent.

Prasicovie Ossipoff.

Mille choses à vos parents de ma part.

[H. H. Пушкиной:]

En vérité, Madame, les trois lignes que vous m'avez adressées dans la lettre que je viens de recevoir de votre époux, m'ont fait plus de plaisir qu'en d'autre temps trois pages, et je vous en remercie de tout mon cœur. Je me félicite de l'espérance de pouvoir vous voir un jour, car je suis toute prête à vous admirer et à [637] vous aimer comme le font tous ceux qui ont la satisfaction de vous connaître. Vous rendez heureux des personnes que j'aime, voici déjà un droit à ma reconnaissance. Je vous prie de croire aux sentiments très affectueux