Переписка 1826-1837 - Александр Пушкин

19 июля, 1831. Спасская Мыза.

Вчера получил я от тебя вдруг два письма. Первое из них начинается: Я надоедал тебе письмами. Это меня удивило; потому что я не получал до сих пор ни строчки. Вероятно письма твои лежат в городе, куда я слишком месяц ноги не накладывал, да и не намерен до прекращения холеры. Ты пишешь в этом же письме, что в Ц.[арском] С.[еле] ждут прибытия Двора. Развертываю другое письмо, адресованное на имя Смирдина: в нем уже говоришь ты, что Двор переехал. Таким образом эти два письма похожи были для меня на волшебный фонарь: явись и бысть. Ты угадал мои чувства по случаю кончины Молчанова. Он и Дельвиг были для меня необходимы, чтобы я вполне чувствовал счастие жизни. Смерть их сделала из меня какого-то автомата. Не знаю, что будет вперед, а теперь я ко всему охладел. Жду зимы, чтобы согреть близь тебя душу. Впрочем думаю, что ты скоро соскучишь мною и оставишь меня на произвол моей странной судьбы. Других надежд у меня нет. Жуковский совсем не знает меня; потому что он никогда не имел случая видеть меня близко. Вероятно придется мне закрыться и ждать другой жизни. Я так избалован Молчановым; он так понимал меня во всяком расположении духа; он так был деятелен умом для оттирания цепеневшего моего духа — что конечно никто уж не наложит на себя его обязанности. В одном ли я с ним жил месте, разро[з]нены ли мы бывали — он умел изобретать способы сливать свою душу с моею и беспрестанно доставлять мне свое общество. Всё, что в отсутствии говорил он или готовился делать с другими, он совестился не передать мне этого, чтобы в наших разговорах и действиях никогда не показывалось промежутка.

Поблагодари Россети за ее ко мне дружбу. Ее беспокойство о моей судьбе трогает меня не на шутку. Я не умею сам себе объяснить, чем я заслужил от нее столько участия; но быть за это признательным и преданным очень умею. Если бы она была мужчиной, да стариком еще, то, кажется, в ней бы я нашел для себя другого Молчанова. В ней так много человеко-прекрасного, так много предупреждающего и столько душевной делимости, что право об ней нельзя говорить просто, как о других. 500 р. получи от нее для себя, а я из твоих (когда увижусь со Смирдиным и возму от него) отдам эту пенсию. Эслинга [593] (бог знает, что это за существо! Ты воображаешь, что я знаком со всем светом) я не принимал еще у себя и о повестях никакого известия не имею. Рад буду их издать; только по возвращении в город, т. е. по прекращении холеры; а теперь я удалил от себя всякое земное помышление, и от того ни о чем не думаю и неспособен ничего делать. Северные Цветы готовь, но мне никаких поручений не делай. Живу я в такой деревне, которая не на почтовой дороге. Писем отсюда посылать не с кем, а получать еще менее можно. Итак к Баратынскому, к Языкову, Вяземскому и другим пиши сам. Мое дело будет в городе смотреть за изданием. Написать о Дельвиге желаю, но не обещаю. Всё зависеть будет от случая:

Минута ему повелитель.

Между тем об успехе твоей корреспонденции давай-таки мне знать.

Поцелуй ручку у Натальи Николаевны.

А я весь твой.

Le 19 Juillet.

Merci pour l'aimable lettre que je viens de recevoir, mon cher Alexandre, merci pour son contenu amical; nous espérons qu'Euphrosine sera heureuse, avec l'homme de son choix, qui paraît avoir toutes les qualités qui consolident le bonheur domestique. Le 7 de ce mois la cérémonie du mariage a eu lieu, et ayant passé 3 jours à Wreff, votre lettre arriva pendant mon absence — d'ailleurs comme elle fut adressée à Opotchka — elle y resta quelque temps de plus. Malgré les nouvelles insérées dans la Gazette Littéraire de Pétersbourg la Choléra n'a pas été à Ostroff — hors dans les cerveaux des médecins, et jusqu'à lundi passé Pskoff en a été aussi épargné. — Depuis je n'ai rien entendu encore. Notre petit cercle, Dieu merci, jusqu'à présent a été conservé intact, — mais dans le district d'Ostroff, elle s'est, dit-on, manifestée, mais il paraît que ce n'est point à un point alarmant. — En général, il paraît que la grande mortalité doit être attribuée au peu de savoir de traiter cette maladie, autant qu'à la rapidité de ses progrès sur le malade, mais non à son épidémie. Это болезнь повальная, а не зараза. — Nous vivons tout doucement, remerciant Dieu de Sa bonté conservatrice, mais nous ne saurions être ni heureux, ni tranquilles pendant que nous ne serons pas sûrs que nos amis de Pétersbourg et de Sarsko Sello et Pavlovsky sont hors des dangers. — Si votre château en Espagne me plaît? Je n'aurai pas de repos qu'il ne soit réalisé, si j'y trouverai la moindre possibilité — mais si cela ne pourrait se faire, il y a au bout de mes champs, sur le bord de la grande rivière, un petit bien, un site charmant, une maisonnette entourée d'un beau bois de bouleaux. La terre seule sans paysans qui se vend. Ne voudriez-vous pas l'acquérir, si les propriétaires de Sawkino ne voudraient s'en séparer. — Au reste je tâcherai de faire tout mon possible. — Je vous prie de parler de moi à votre belle épouse comme d'une personne qui vous aime bien tendrement, qui l'admire [d']après ouï-dire et qui est toute prête à l'aimer de tout son cœur. Que Dieu vous garde et vous conserve, c'est l'idée dominante en ce moment dans ma tête et mon âme. [594]

Бедная моя крестница! вперед не буду крестить у тебя, любезный Павел Воинович; у меня не легка рука. Воля твоя будет выполнена в точности, если вздумаешь ты отправиться вслед за Юсуповым, но это дело несбыточное; по крайней мере я никак не могу вообразить тебя покойником. Я всё к тебе сбираюсь, да боюсь карантинов. Ныне никак не льзя, пускаясь в дорогу, быть уверенным во времени проезда. [595] Вместо трехдневной езды, того и гляди, что высидишь три недели в карантине; шутка! — Посылаю тебе посылку на имя Чадаева; он живет на Дмитревке против церкви. Сделай одолжение, доставь ему. У вас кажется всё тихо, о холере не слыхать, бунтов нет, лекарей и полковников не убивают. Не даром царь ставил Москву в пример Петербургу! В Ц.[арском] Селе также всё тихо; но около такая каша, что боже упаси. Ты пишешь мне о каком[-то] критическом разговоре, которого я еще не читал. Если бы ты читал наши журналы, то увидел бы, что всё, что называют у нас критикой, одинаково глупо и смешно. С моей стороны я отступился; возражать серьозно — не возможно; а паясить перед публикою не намерен. Да к тому же ни критики, ни публика не достойны дельных возражений. Нынче осенью займусь литературой, а зимою зароюсь в архивы, куда вход дозволен мне царем. Царь со мною очень милостив и любезен. Того и гляди попаду во временщики, и Зубков с Павловым явятся ко мне с распростертыми объятиями. Брат мой переведен в Польскую армию. Им были недовольны, за его пиянство и буянство; но это не будет иметь следствия никакого. Ты знаешь, что Вислу мы перешли, не видя неприятеля. С часу на час ожидаем важных известий и из Польши, и из Парижа; дело, кажется, обойдется без Европейской войны. Дай-то бог. Прощай, душа: не ленись и будь здоров.

21 июля.

P. S. Я с тобою болтаю, а о деле и забыл. Вот в чем дело: деньги мои в П.[етер]Б.[урге] у Плетнева или у Смирдина, оба со мною прекратили свои сношения по причине холеры. Не знаю, получу ли что мне следует к 1 августу, в таком случае перешлю тебе Горчаковскую тысячу; не то, ради господа бога, займи хоть на мое имя, и заплати в срок. Не я виноват, виновата холера, отрезавшая меня от П.[етер]Б.[урга], который под боком, да куда не пускают; с Догановским не худо, брат, нам пуститься в разговоры или переговоры — ибо срок моему первому векселю приближается.

Адрес: Его высокоблагородию мил.[остивому]госуд.[арю] Павлу Воиновичу Нащокину. В Москве на Арбате у Спаса на Песках дом Годовиковой.

Письмо твое от 19 крепко меня опечалило. Опять хандришь. Эй, смотри: хандра хуже холеры, одна убивает [596] только тело, другая убивает [597] душу. Дельвиг умер, Молчанов умер; погоди, умрет и Жуковский, умрем и мы. Но жизнь всё еще богата; мы встретим еще новых знакомцев, новые созреют нам друзья, дочь у тебя будет рости, выростет невестой, мы будем старые хрычи, жены наши — старые хрычовки, а детки будут славные, молодые, веселые ребята; [а] мальчики станут повесничать, а девчонки сентиментальничать; а нам то и любо. Вздор, душа моя; не хандри — холера на днях пройдет, были бы мы живы, будем когда-нибудь и веселы.

Жаль мне, что ты моих писем не получал. Между ими были дельные; но не беда. Эслинг сей, которого ты не знаешь — мой внук по Лицею и кажется добрый малой — я поручил ему доставить тебе мои сказки; прочитай их ради скуки холерной, а печатать их не к спеху. Кроме 2,000 [598] за Бориса, я еще ничего не получил от Смирдина; думаю, накопилось около двух же тысяч моего жалованья; напишу ему, чтоб он их переслал ко мне по почте, [599] доставив тебе 500, Россетинских [600] К стати скажу тебе новость (но да останется это, по многим причинам, между нами): царь взял меня в службу — но не в канцелярскую; или придворную, или военную — нет, он дал мне жалование, открыл мне архивы, с тем, чтоб я рылся там, и ничего не делал. Это очень мило с его стороны, не правда ли? Он сказал: Puisqu'il est marié et qu'il n'est pas riche, il faut faire aller sa marmite [601]. Ей богу, он очень со мною мил. Когда же мы, брат, увидимся? Ох уж эта холера! Мой Юсупов умер, наш Хвостов умер. Авось смерть удовольствуется сими двумя жертвами. Прощай. Кланяюсь всем твоим. Будьте здоровы. Христос с Вами.