С чего начиналось - Василий Емельянов

На меня внезапно опустилась какая-то невероятная тяжесть, вдруг стало холодно. В Георгиевском зале находилось всего несколько человек — было уже очень поздно. Я вспомнил предыдущую встречу с Сергеем Павловичем. Вон там у стены мы сидели на диванчике, когда он, объясняя мне движения Фобоса, вынул карандаш и, тщетно пытаясь найти листок бумаги, начал шутить: «Ты не знаешь, кто первым предложил использовать мел и черную доску при разговорах между учеными? Какое это было великое изобретение, как оно двинуло вперед науку! — а в глазах у него вспыхивали веселые огоньки, — Нет ли клочка бумаги, я ничего у себя найти не могу». Я порылся тогда в карманах и нашёл старый пригласительный билет. «Вот единственное, чем я располагаю». — «Ничего. Подойдет, можно обратную сторону использовать». И стал чертить траекторию Фобоса.

…«Все остается людям»… Мы уходим из зала. Тогда мне и в голову не приходило, что это была наша последняя встреча с Королевым. Вскоре его не стало.

Ядерный щит страны создан!

Четырехлетие с осени 1945 по осень 1949 года мне памятно как время чрезвычайно интенсивной и напряженной работы всех участвовавших в решении атомной проблемы.

Люди обгоняли ход времени. И каждый день был до предела насыщен событиями, закладывавшими основы многих совершенно новых процессов, конструкций приборов, каких еще не было в большинстве индустриально развитых стран мира. Огромные масштабы организационной работы требовали совершенно иного подхода. В стране нужно было создать новые исследовательские центры, конструкторские бюро, перестроить многие из привлеченных исследовательских организаций, создать целую сеть высших учебных заведений по подготовке специалистов для нарождающейся сложной области производства.

Достаточно сказать, что, когда мы столкнулись с необходимостью организовать производство нужных материалов — урана, графита и ряда других, — потребовалось огромное количество разнообразных химических реагентов высокой степени чистоты. Например, во всех лабораториях, где проводились работы с ураном или графитом, как огня боялись бора. Бор нужно было исключить отовсюду.

В то время наша промышленность многих химикатов и химических реактивов той чистоты, которая требовалась, не выпускала. Поэтому нужно было организовать производство нескольких сот новых химических веществ. А чтобы создать каждое такое производство, надо было еще разработать технологический процесс и провести исследовательские работы в условиях, когда многих методов вообще не существовало. И во главе всей этой организационной и научно-исследовательскои работы стоял Курчатов.

Надо иметь в виду, что Игорь Васильевич всегда брал на себя решение самых сложных задач — и научного, и, конечно, организационного характера. Его можно было видеть везде: и в лабораториях и на заседаниях в министерствах, ведомствах, комитетах, и в институтах. Каждая минута у него была чем-то занята, причем занята самой разнообразной деятельностью. Тот, кто думает, что Курчатов занимался только чисто физическими проблемами, глубоко ошибается. Он занимался и физическими, и химическими, и инженерными исследованиями. Слушал, давал советы, помогал доставать необходимое оборудование, материалы, привлекал людей и объяснял им, что требуется сделать, для чего это необходимо и почему так важно.

Как-то Курчатов обратился ко мне:

— Для проведения очень важных физических экспериментов нам крайне необходима фольга из чистого железа толщиной не более десяти микрон. Желательно даже не более семи микрон. Но, видимо, такую тонкую фольгу очень трудно будет изготовить. Вы металлург и, вероятно, знаете, где и кто мог бы справиться с этой задачей. Помните, что эти эксперименты очень важны для нас, а без такой фольги их не провести. Она должна быть в виде ленты шириной не менее сорока миллиметров и длиной около ста миллиметров.

Я стал думать, к кому бы обратиться? И вспомнил, что великолепный специалист-прокатчик Давид Иванович Габриелян ныне работает в исследовательском институте. Может быть, обратиться к нему? И я сказал Курчатову, что постараюсь договориться с одним из наших металлургов.

— Если он не изготовит такой фольги, то вряд ли кто-либо другой сможет это сделать, — сказал я.

На другой день я позвонил Габриеляну, рассказал ему, о чем идет речь, и на всякий случай ужесточил требование.

— Нужна фольга в виде ленты толщиной не более семи микрон, шириной в сорок миллиметров. Сможешь изготовить такую? — спросил я Габриеляна.

Давид Иванович в свою очередь задал вопрос:

— А сколько нужно?

— Нужна лента длиной в двести миллиметров.

— Двести миллиметров не могу. Не менее десяти метров. Технология прокатки такова, что короче я на нашем стане просто не могу прокатать.

И он прокатал фольгу толщиной в шесть микрон. Когда я передавал Курчатову рулончик ленты, у него глаза горели.

— Ведь вы не представляете, какое это богатство! Теперь я лично буду распределять эту ленту между институтами, выполняющими для нас работы. Ведь это такое богатство! — повторил он.

Но вот, наконец, дело подошло к пуску первых атомных котлов. (Тогда они еще назывались котлами, только позже, после I Женевской конференции 1955 года, их стали называть реакторами). И Курчатов поехал на место сооружения первых котлов и проводил там все время. Мне довелось видеть его и в этой роли — в роли научного руководителя на рабочей площадке, где строились атомные котлы. И там к нему все шли: и ученые, и инженеры, и строители. Курчатов вводил в действие первые котлы, управлял их работой, пробыв несколько месяцев на площадке. Только слово «площадка» никого не должно вводить в заблуждение — на самом деле это были грандиозные сооружения. Рядом с ними потом возникли города с многотысячным населением.

…И вот наступил знаменательный 1949 год, дни первых испытаний атомной бомбы, на которые Курчатов поехал.

В тот год мы все были в особенно нервном напряжении. Ведь никто из нас не знал, взорвется бомба или нет. Испытание должно было подвести своеобразный итог всей деятельности огромного коллектива, показать, делали ли мы то, что нужно, или шли по ложному пути, ибо создавалось то, чего еще не было. Мы должны были, в частности, получить плутоний и из него создать бомбу. Мы его получили. Но плутоний ли это?

Как-то я зашел поздно ночью к Завенягину и в стеклянном стаканчике с притертой пробкой принес небольшой королек плутония. Он долго рассматривал его и вдруг задал вопрос:

— А ты уверен, что это плутоний? — И он, оторвав глаза от стаканчика с металлическим шариком в нем, посмотрел на меня, как мне показалось, с каким-то страхом и озабоченно произнес: — А может быть, это еще что-то, а не плутоний?