На музыке. Наука о человеческой одержимости звуком - Дэниел Левитин

Память распознавания — способность, которая есть у большинства из нас. С ее помощью мы идентифицируем музыкальные произведения, которые уже слышали, — она аналогична памяти на лица, фотографии и даже вкусы и запахи. У нас есть индивидуальные особенности, и кому-то такая идентификация дается лучше, чем другим: например, моей однокурснице Карле особенно хорошо дается идентификация в музыке, а кому-то еще — в других сенсорных областях. Способность быстро извлекать из памяти знакомое музыкальное произведение — это один навык, а способность быстро и без усилий навесить на него ярлычок, скажем, с названием песни, исполнителем и годом записи (Карле такое удавалось) задействует отдельную кортикальную сеть, которая, как мы теперь полагаем, включает в себя planum temporale (структуру, связанную с абсолютным слухом) и области нижней префронтальной коры, отвечающей, как известно, за прикрепление вербальных ярлыков к сенсорным впечатлениям. Почему у одних людей это получается лучше, чем у других, до сих пор неизвестно. Вполне вероятно, все дело во врожденной предрасположенности к формированию определенной структуры мозга, у которой, в свою очередь, может быть отчасти генетическое происхождение.

При изучении последовательности нот в новом произведении музыкантам иногда приходится прибегать к методу, которым большинство из нас еще в детстве пользовалось при запоминании новых последовательностей звуков, например алфавита, клятвы верности американскому флагу или ежедневной молитвы: старательно заучивать информацию, повторяя ее снова и снова. Но это механическое запоминание значительно облегчается иерархической организацией материала. Некоторые слова в тексте или ноты в музыкальном произведении (как мы видели в главе 4) более важны, чем другие, с точки зрения структуры, и при запоминании мы опираемся именно на них. Старый добрый метод повторения как раз и помогает музыкантам, когда они разучивают мышечные движения, необходимые для исполнения определенного произведения. Это и есть одна из причин, почему люди вроде Кенни не могут начать играть с любой ноты: им нужно вернуться к началу последовательности значимых элементов, к началу иерархически организованной группы.

Таким образом, экспертность в музыке принимает множество форм: это и ловкость в игре на инструменте, и эмоциональная коммуникация, и творчество, и особые внутренние структуры для запоминания музыки. Экспертность в музыке, которой большинство из нас достигает к шести годам, подразумевает включение грамматики нашей музыкальной культуры в схемы своего сознания, которые позволяют нам формировать ожидания, составляющие основу эстетических переживаний в музыке. Как это все приобретается, по-прежнему остается загадкой нейробиологии. Однако складывается общее мнение, что экспертность в музыке неоднозначна: она включает множество компонентов, и не все эксперты наделены ими в равной степени. У некоторых, например у Ирвинга Берлина, может не быть того, что большинство из нас считает основой музыкального мастерства, — способности хорошо играть на инструменте. Учитывая все, что мы теперь знаем, нам кажется маловероятным, что экспертность в музыке принципиально отличается от экспертности в других областях. Процесс достижения экспертности в ней — композиторской или исполнительской — требует тех же личностных качеств, что и становление экспертности в других областях, а особенно усердия, мотивированности и старого доброго упорства.

Стать знаменитым музыкантом — совсем другое дело, и вот это уже может быть связано не столько с внутренними факторами или способностями, сколько с харизмой, связями и везением. Однако следует повторить один важный момент: в прослушивании музыки мы все эксперты и способны довольно тонко определять, что нам нравится, а что нет, даже если не можем сформулировать почему. Наука же расскажет нам многое о том, почему нам нравится та или иная музыка, и эта история — еще одна интересная сторона взаимодействия нейронов и нот.

8. Что я люблю. Почему нам нравится определенная музыка?

Вы просыпаетесь от глубокого сна и открываете глаза. Темно. Где-то вдалеке по-прежнему слышны ритмичные удары. Вы протираете глаза, но не видите ни форм, ни очертаний. Время идет, но как быстро? Прошло полчаса? Час? Затем вы различаете другой звук, уже вполне узнаваемый — аморфный, движущийся, качающийся, с быстрым ритмом, и этот ритм ощущается где-то в ступнях. Звуки возникают и исчезают без всякого объяснения. Постепенно нарастая и угасая, они сплетаются, они — поток без отчетливого начала и конца. Эти знакомые звуки успокаивают, вы их уже знаете. Вы слушаете и слушаете и смутно представляете, что будет дальше, и дальше идет именно то, что вы ожидали, даже когда звуки возникают где-то вдалеке и путаются друг с другом, как будто вы слышите их под водой.

Внутри утробы плод, окруженный околоплодными водами, уже воспринимает звуки. Он слышит сердцебиение матери, которое то ускоряется, то замедляется. А еще, как недавно открыла Александра Ламонт из Университета Кила в Англии, плод слышит музыку. Через год после рождения дети узнают и предпочитают музыку, которую слышали, находясь в материнской утробе. Слуховая система плода полноценно функционирует уже через 20 недель после зачатия. В эксперименте Ламонт матери на последних трех месяцах беременности постоянно включали своим детям одно и то же музыкальное произведение. Конечно, помимо этого младенцы слышали — сквозь фильтр околоплодных вод в утробе — все звуки из повседневной жизни мамы, в том числе и другую музыку, разговоры и шумы окружающего пространства. Но для каждого ребенка подобрали одну конкретную музыкальную композицию, которую он должен был слышать регулярно. Среди выбранных произведений были классические (Моцарт, Вивальди), популярные хиты (Five, Backstreet Boys), регги (UB40, Кен Бут) и этническая музыка (Spirits of Nature). По условиям эксперимента, после рождения малыша матерям не разрешалось ставить ему эту песню. Затем через год Ламонт включила детям то, что они слышали в утробе, и другое, аналогичное по стилю и темпу произведение. Например, ребенку, который до рождения слушал песню «Many Rivers to Cross» («Переплыть много рек») группы UB40, включали эту же песню и еще «Stop Loving You» («Разлюбить тебя») регги-исполнителя Фредди Макгрегора. Затем Ламонт определяла, какую песню предпочитают дети.

Как узнать, который из двух слуховых стимулов больше нравится ребенку, еще не умеющему разговаривать? Большинство исследователей маленьких детей пользуются методом, известным как процедура условного поворота головы, разработанным Робертом Фанцем в 1960-х годах и усовершенствованным Джоном Коломбо, Энн Фернальд, ныне покойным Петером Юшчиком и их коллегами. В лаборатории устанавливают две колонки, а ребенка помещают (обычно на коленях у матери) между ними. Когда ребенок смотрит на одну колонку, в ней начинает проигрываться музыка или какой-то звук, а когда он смотрит на вторую, в ней воспроизводят другую музыку или звук. Ребенок быстро понимает,