Трансчеловек - Юрий Никитин

Михаил сказал быстро:

– Это не я говорю! Это – Владимир.

Взгляды обратились в мою сторону, я скривился, сказал с безнадежностью:

– Ну почему мы все время врем? Почему не сказать правду?

– А в чем, по-вашему, правда? – поинтересовался Леонид ядовито.

– Мы ее все знаем, – ответил я с великой неохотой, – но… молчим. Так принято. Человек смирился с неизбежностью смерти, но чтобы не выглядеть побежденным, делает вид, что сам отказывается не только от бессмертия, но даже от долгой жизни. Жрет, что попало, пьет, лезет под пули… Так вот мы говорим правду: мы хотим жить вечно!.. А насчет скуки бессмертия… признайтесь, это же несерьезно! Что, в вашей нынешней жизни не бывает скуки? И что, вешаетесь?.. Вечная жизнь точно так же может быть увлекательной или скучной, все зависит от вас. Попутно вопрос: а мертвым быть весело, да?.. К тому же, если в вечной жизни станет скучно, то вон дверь на балкон. Прыжок на асфальт… у меня какой этаж?.. всего-то делов!

Передача с центральной площади закончилась, пошли новости о столкнувшихся поездах в Бразилии, о чудовищном цунами в Индонезии, где смыло и унесло в море полмиллиона человека, разрушены три города и сотни поселков. Тут же телеведущая защебетала о новой выставке цветов на Манежной площади, я покосился на Леонида и Михаила, но у них, как у истинно русских интеллигентов, память если и не коротка, то избирательна, не возопили, что надо все бросить и кинуться помогать этим индонезийцам.

Наконец перестали лицемерить, мелькнула мысль. Наконец-то перестали по всем каналам показывать, как к обвалившемуся дому бросаются со всех сторон спасатели с невероятным снаряжением, как президенты стран выражают соболезнование, а высшие должностные лица прерывают все дела и тут же оказываются на месте трагедии, ах-ах, люди гибнут, как можно…

Да, гибнут. Но когда чудовищная волна сметала все на побережье и топила сотни тысяч людей, в Европе как раз был обеденный перерыв, миллионы рабочих и служащих сидели за обеденными столами и поглядывали на экраны включенных телевизоров. Ни у одного не выпала ложка из ослабевшей руки, ни один не бросил есть, ни один даже не утратил аппетита. Все усердно работали ложками, вилками, сочувствовали – так принято! – прикидывали, сколько погибших окажется при окончательном подсчете. Потом одни радовались, что угадали, другие огорчались, что так промахнулись.

Да, экономика правит даже моралью. Когда взлет промышленности потребовал массу рабочих рук, их катастрофически не хватало, тут же придумали, что женщина – тоже человек, имеет все те же права, а значит – может работать на фабрике, заводе, в институте, школе и везде-везде, вплоть до того, чтобы служить в армии.

Сейчас так же стремительно в мир ворвалась автоматизация. Такое обилие рабочих рук, оказывается, уже ни к чему. Машины везде заменяют работающих, а многомиллионные толпы бездельников, орущих «Хлеба и зрелищ!», зачем в современном обществе? Тем более не нужны и даже опасны будут в будущем.

Так что мораль общечеловеков, характерная для прошлого, двадцатого века, уже не катит в двадцать первом. Это в прошлом был лозунг, что и дебилы – люди, всяких нарков и бомжей надо подбирать и лечить, затрачивая на них колоссальные средства… а зачем? Простите, в прошлом веке еще как-то было оправданно, а сейчас… зачем? Инстинктивно все чувствуют, что столько народу уже не нужно, потому такое равнодушие к сотням тысячам погибших, хотя там не все нарки, бомжи, дебилы…

И уже видна первая, а потом и вторая волна трезвой морали людей двадцать первого века. А за этими волнами угадывается в блеске молний страшный девятый вал, что сметет все и вся.

За стол садились несколько притихшие, угнетенные, и только появление Коли со Светланой заставило всех снова заулыбаться и вспомнить старые деньки.

Через пару дней вечером мрачно гнал машину по опустевшему кольцу, в черепе толкутся мысли, мыслишки, а поверх всех накладывается одна, злая, угрюмая и какая-то мизантропья. Сегодня опять столкнулся с такими же, уже на работе… Сколько их! Идиоты, выступающие против бессмертия, либо прикидываются дурачками, либо страстно жаждут, чтобы их опровергли. Когда говорим о продлении жизни, никто не имеет в виду, что продлить годы в доме престарелых. Каждый хочет расти и взрослеть дальше, умнеть, учиться, развиваться за те жалкие семьдесят лет, что отпущены природой.

Как ни крути, а мудрость все-таки зависит от зрелости. Такие старики, как Софокл, Рассел, Шоу, в последние дни жизни творили ярче и лучше, чем в молодости, а если бы они прожили еще пару сот лет? Если бы до наших времен дожили Ломоносов, Ньютон и прочие гении, какая жизнь была бы яркая и красочная!

Внезапный холод охватил меня с такой силой, что затрещали мышцы. Я вздрогнул, зябко повел плечами. Страх не уходил, пугающая тоска разлилась по всему телу, как замораживающий яд. Представилось, что ничего не удастся, ничего не получится, все провалится и мы так и останемся без наномашин, без расширения сознания, бессмертия, неограниченных возможностей…

Это что же, я никогда не увижу, каким мир будет через тысячу лет, даже через сто?.. Я не увижу, каким я сам мог бы стать через сто, двести, тысячу лет? Не увижу вблизи дальних планет и раскаленных звезд, не постою на противоположном краю Галактики?

– Работать, – сказал я себе вслух, – работать, лодырь… Сейчас приеду, вмажу большую чашку кофе и – за работу, за работу…

2045 год

Аркадий постарел, постарел, начал горбиться. Неопрятные седые волосы падают на плечи, вообще слишком длинные, такие раньше носили композиторы, но розовая плешь заняла всю макушку, нос удлинился и закрючковател. Живот переваливается через ремень, все признаки зеркальной болезни. Даже голос стал хриплый и скрипучий, но энергии все еще не занимать: избрали председателем регионального комитета по защите человечества, Жанна жалуется, что Аркадий дома бывает от силы два-три дня в неделю, а то все разъезжает по городам, вербуя сторонников.

Наверное, мы держимся за старую компашку еще и потому, что в нашем возрасте друзей уже не заводят, а только теряют. Знакомиться и легко сдруживаться – это привилегия молодости, а нам в этом деле очень нелегко, потому друг к другу относимся особенно бережно, хотя, конечно, у каждого свои тараканы, Аркадий вообще чувствует себя народным трибуном, остальные его поддерживают кто бурно, кто молчаливо, а я, белая ворона, когда отмалчиваюсь, а когда что-то вякаю в защиту технического прогресса, который вообще-то не обязательно так уж отвратителен и уничтожающ. В смысле, культуры уничтожающ.

В последнее время я научился защищаться с улыбочкой, что как бы смягчает мои слова которые сами по себе достаточно жестки, а с точки зрения их культуры даже отвратительны и уничтожающи. А с улыбочкой как бы говорю всем своим видом, что, мол, не принимайте все так уж всерьез, я же сам вроде бы подтруниваю над своими словами, в них не обязательно все так уж обрекающе и безысходно для великой русской культуры и великой русской интеллигенции, хранительницы извечных и непреходящих ценностей всего человечества.