Записки сенатора - Константин Фишер

Управление было принято Клейнмихелем в довольно дурном составе: удивляюсь графу Толю. Товарищем был Девятин, ловкий писака, говорун, но иезуит и такой эгоист, что польза службы была ему нипочем; главное было — не попасться. Клейнмихель поехал с ним в коляске осматривать учреждения. Девятин, превосходивший Толя беглостью языка и гладкими теориями (вроде Чевкина), думал блеснуть и перед Клейнмихелем, но Клейнмихелю опасен был болтливый всезнай, — и на другой же день Девятин был заменен кротким и пугливым Рокасовским.

Затем Клейнмихель поехал осматривать водные системы; тут он нашел смотрителей судоходства в рубищах, иногда с подозрительною краскою на носах и, как ему рассказали, бравших взятки. Он прогнал всех этих смотрителей и заменил их дистанционными инженерами, по одному вместо каждых 5–10 смотрителей, и нанес тем смертельный удар речной навигации. Смотрители действительно брали, брали подаяния по 5–10 копеек с барки, подаваемых, как милостыня, этим беднякам, получавшим 80–100 рублей жалованья в год; но эти смотрители были полезны. Живя в будочках, они неотлучно были на каналах, следили ежеминутно за возвышением вод; когда они доходили до заметки, смотритель посылал к начальнику системы рапорт, на котором давалось разрешение пропустить столько-то судов, а чаще начальник приезжал сам и наблюдал, чтоб по известном понижении уровня шлюзы запирались в ожидании главных караванов.

Этих стариков заменила молодежь в эполетах, не имевшая понятия о важности сбережения каждого вершка воды; разъезжая по поместьям танцевать или обедать, запираясь в своих покоях в ненастье, они мало знали, что делается на каналах.

Кроме того, выходили неурядицы от общей болезни наших отечественных деятелей; у нас стоит только поставить должностное лицо для услуги публики, чтобы оно вообразило себя не слугою, а начальником публики; так всегда было в почтамтах, в банках, в казначействах; так вышло и здесь. Их благородие било по зубам судовщиков, грубиянило с купцами или их протежировало, — и, кажется, в том же году вышла катастрофа: по протекции пропустили караван, не дождавшись главного, выпустили воду, — и большая часть грузов зазимовала в шлюзах. Цены на хлеба ужасно вздорожали; в Петербурге, на бирже, немцы сочинили каламбур по случаю замены графа Толя Клейнмихелем, неурядицы на каналах и смерти генерал-губернатора Эссена: «Kleinmichel ist toll geworden und Petersburg hat kein Essen»[3].

Впоследствии, конечно, не повторялись столь крупные промахи, но в общем характере речная навигация пришла в упадок, в котором и доселе находится.

Во время вояжа Клейнмихель ознакомился с новыми личностями. Надменный, грубый и невежда, он взвешивал людей по низким поклонам, по форменной вытяжке и по болтовне, — первые служили признаком усердия, вторая — представительницею порядка и дисциплины; болтовня свидетельствовала в генералах — о людях опасных; в поручиках — о таланте. Так выплыли Серебряков, Ераков и Адамович.

И у меня был такой барин — Клоков, офицер чрезвычайно способный, но мошенник, — и какая выдержка! Зная, что я делал расправу в тот же день, расправу неумолимую, Клоков восемь лет был самого неукоризненного поведения, но когда я оставил департамент, он на той же неделе объявил подрядчикам, что квитанции до тех пор не будут поверены, пока чертежной не будет обещано 10 процентов. — Извините, что так мало.

Другой вопрос, о котором совещался со мной граф Клейнмихель, имел предметом институт путей сообщения. Направление совести было, по моему мнению, так дурно велено, как я не ожидал от этого училища верных слуг отечества. В целях радикального улучшения я считал нужным уничтожить однокашничество, то есть, другими словами, отменить вовсе интернат и образовать открытую академию, в которую принимать вольнослушающих с гимназическими аттестатами, давать им даровое образование, но и без преимуществ: без чинов и мундиров.

Несколько лет спустя я предлагал то же в отношении всех училищ, дающих право на классный чин, а потом и в отношении кадетских корпусов, в которых, по моему проекту, были бы только открытые классы специальных военных наук, которых успешное прохождение давало бы право на офицерский чин.

Ни один из проектов не состоялся, а граф Клейнмихель ограничился в отношении института путей сообщения тем, что поставил над ним директора Энгельгардта, командовавшего Волынским полком, дав ему в помощники Гогеля, командовавшего ротою того же полка.

Надо, впрочем, отдать справедливость Клейнмихелю, что он заботился об истреблении взяток, но только на свой манер. «Я затеваю большое дело, — говорил он, — пишу самый подробный строительный устав, там все будет. Какая бы ни была постройка, о каждой будет особая глава с инструкциями и чертежами — и потом общее оглавление. Например, нужен мост 5 сажен ширины, 15 сажен длины. Ищи в оглавлении: Мост, потом: такой-то длины и ширины, страница такая-то, а тут все и есть, как и что. Когда этот труд будет готов — прогоню всех каналий-инженеров».

Не выдержал, однако, и Клейнмихель, и к нему втерлись. Был какой-то полковник Романов, гренадерского роста, нахальной наружности, инспектор движения Царскосельской железной дороги. Граф не любил его и обошел при производстве. Вдруг он появляется в гостиных графа, по субботам, после всенощной в домашней церкви (Клейнмихель заявил уже перед тем, что «Лютер — скотина»), — через храм Божий к мирскому преуспеянию. На одном большом вечере у графа, в то время как графиня проходила мимо меня, Романов наклонился к ней и вполголоса сказал ей на ухо: «Ваше сиятельство, честь имею доложить, тысяча рублей». — «Мерси!» — был ответ с благосклонной улыбкой. Вслед за тем Романов произведен в генерал-майоры с назначением начальником 1-го округа. Мне потом объяснили, что Романов выпросил у Громова 1000 рублей в пользу патриотических школ.

Мельников тоже овладел графом. Но когда я объяснил графу, какой имущественной ответственности он подвергнуться может, отпуская Мельникову, против закона, деньги для расхода на счет подрядчиков, то он-таки сердился, приговаривая, что Мельников — каналья. Крафта он ценил выше: Крафт был у него только скотина — в особенности за уклончивые ответы, или, как Клейнмихель выражался, «за аллегории».

Затем, по собственному побуждению, подавал я графу записку о сметных ценах. Управляя департаментом, я заметил, как несообразна система составления смет. Пусть проект утвержден в феврале. В марте собираются справочные цены на овес, песок, камень, лес, перевозки и т. п. — цены колоссальные, оттого что время близится к посеву, амбары истощены, дороги непроходимы. Это цены весенние, самые дорогие; смета составляется летом, в октябре идут торги, а в ноябре заключаются подряды. Подрядчик, спустив с весенних цен 5–10 %, закупает хлеб тотчас по обмолоте, рубит лес зимой, перевозит зимой, — все за полцены, и благодарит Господа и инженеров, а эти последние получают награду за сбережение против сметы.