Полное собрание сочинений. Том 2. Отрочество. Юность - Лев Толстой

* № 23 (II ред.)

Мысли эти не только представлялись моему уму, но я увлекался ими. Я помню, какъ мнѣ пришла мысль о томъ, что счастіе есть спокойствіе, а что такъ какъ человѣкъ не можетъ оградить себя отъ внѣшнихъ причинъ, постоянно нарушающихъ это спокойствіе, то единственное средство быть счастливымъ состоитъ въ томъ, чтобы пріучить себя спокойно переносить всѣ непріятности жизни. И я сдѣлался стоикомъ — дѣтски стоикомъ, но все таки стоикомъ. Я подходилъ къ топившейся печкѣ, разогрѣвалъ руки и потомъ высовывалъ ихъ на морозъ въ форточку для того, чтобы пріучать себя переносить тепло и холодъ. Я бралъ въ руки лексиконы и держалъ ихъ, вытянувъ руку, такъ долго, что жилы, казалось, готовы были оборваться, для того, чтобы пріучать себя къ труду. Я уходилъ въ чуланъ, и, стараясь не морщиться, начиналъ стегать себя хлыстомъ по голымъ плечамъ такъ крѣпко, что по тѣлу выступали кровяные рубцы, для того, чтобы пріучаться къ боли. Я былъ и эпикурейцомъ, говорилъ, что все вздоръ — классы, университетъ, St.-Jérôme, стоицизмъ — все пустяки. Я каждый часъ могу умереть, поэтому нужно пользоваться наслажденіями жизни. Хочется мятныхъ пряниковъ и меду — купи мятныхъ пряниковъ, хоть на послѣднія деньги; хочется сидѣть на площадкѣ — сиди на площадкѣ, хоть бы тутъ самъ папа тебя засталъ — ничего. Все пройдетъ, a наслажденіе не представится можетъ быть въ другой разъ. — Я былъ и атеистомъ. Съ дерзостью, составляющей отличительный характеръ того возраста, разъ допустивъ религіозное сомнѣніе, я спрашивалъ себя, отъ чего Богъ не докажетъ мнѣ, что справедливо все то, чему меня учили. И я искренно молился Ему, чтобы во мнѣ или чудомъ какимъ-нибудь онъ доказалъ мнѣ свое существованіе. Откинувъ разъ всѣ вѣрованія, внушенныя въ меня съ дѣтства, я самъ составлялъ новыя вѣрованія. — Мнѣ тяжело было разстаться съ утѣшительной мыслью о будущей безсмертной жизни и, разсуждая о томъ, что ничто не изчезаетъ, а только измѣняется въ внѣшнемъ мірѣ, я набрелъ на идею пантеизма, о безконечной вѣчно-измѣняющейся, но не изчезающей лѣстницѣ существъ. Я такъ увлекся этой идеей, что меня серьезно занималъ вопросъ, чѣмъ я былъ прежде, чѣмъ быть человѣкомъ — лошадью, собакой или коровой. Эта мысль въ свою очередь уступила мѣсто другой, имянно мысли Паскаля о томъ, что ежели-бы даже все то, чему насъ учитъ религія, было неправда, мы ничего не теряемъ, слѣдуя ей, а не слѣдуя, рискуемъ, вмѣсто вѣчнаго блаженства, получить вѣчныя муки. Подъ вліяніемъ этой идеи я впалъ въ противуположную крайность — сталъ набоженъ: ничего не предпринималъ, не прочтя молитву и не сдѣлавъ креста (иногда, когда я былъ не одинъ, я мысленно читалъ молитвы и крестился ногой или всѣмъ тѣломъ такъ, чтобы никто не могъ замѣтить этаго), я постился, старался переносить обиды и т. д. Само собою разумѣется, что такое направленіе черезъ 2 или 3 дня уступало мѣсто новой философской идеѣ.

* № 24 (II ред.).

стороны ничего? Не можетъ быть. Тутъ нѣтъ симетріи. А что такое симетрія? подумалъ я. Почему человѣкъ чувствуетъ потребность симетріи. Это чувство вложено въ его душу. А почему оно вложено въ душу человѣка? Потому что душа человѣка прежде жила въ мірѣ, въ которомъ все исполнено порядка и симетріи. Потребность симетріи доказываетъ, что съ обѣихъ сторонъ жизни должна быть вѣчность, и я провелъ черту съ другой стороны овальной фигуры. — Разсужденіе это, казавшееся мнѣ тогда чрезвычайно яснымъ, и котораго связь я съ трудомъ могу уловить теперь, понравилось мнѣ чрезвычайно, и съ тѣмъ тревожнымъ удовольствіемъ, которое испытываетъ человѣкъ, уяснивъ себѣ какой нибудь сложный вопросъ, я взялъ листъ бумаги и принялся выражать письменно то, о чемъ я думалъ, но тутъ въ головѣ моей набралась такая бездна мыслей, что я принужденъ былъ встать и пройдтись по комнатѣ. Подойдя къ окну, вниманіе мое обратила лавочка напротивъ нашего дома. Въ ней продавались всякія сласти. «Василій, купи пожалуйста изюму на гривенникъ». Василій пошелъ за изюмомъ, а я въ это время сидѣлъ надъ бумагой и думалъ о томъ, отпуститъ или нѣтъ лавочникъ того самаго лиловаго изюма, который такъ вкусенъ. —

Володя, проходя черезъ комнату, улыбнулся, замѣтивъ, что я пишу что-то, и мнѣ достаточно было этой улыбки, чтобъ разорвать бумагу и понять, что все, что я думалъ о симетріи, была ужаснѣйшая гиль. —

* № 25 (I ред.).

Я часто въ свободное время приходилъ въ комнату Володи и такъ [какъ] никто не обращалъ на меня вниманія, имѣлъ случай дѣлать наблюденія. У Володи была какая-то амуретка и говорить о ней, казалось, очень забавляло его; но не знаю, почему, товарищи его при мнѣ говорили всегда о своихъ любовныхъ похожденіяхъ какимъ-то таинственнымъ, непонянымъ для меня языкомъ. Кажется, совсѣмъ не нужно было ни передъ кѣмъ скрывать этихъ вещей; но вѣрно имъ нравилась эта таинственность. Одну дѣвушку они называли 10,000000, другую милыя лѣни, третью птички (вообще всѣ названія давались во множеств[енномъ] числѣ). Сколько я могъ заключить изъ ихъ разговоровъ, то главнымъ проявленіемъ ихъ любви были прогулки пѣшкомъ и въ экипажахъ мимо оконъ своихъ возлюбленныхъ. Эти прогулки технически назывались ѣздою по пунктамъ. Все это было смѣшно, но дѣлалось такъ мило благородно и украшалось всегда такой неподдѣльной веселостью молодости, что, хотя я не былъ еще посвященъ въ ихъ таинства, я отъ души веселился, глядя на ихъ исполненныя свѣжести и веселья добрыя смѣющіяся лица. —

* № 26 (I ред.).

Въ это самое время мимо него проходила горничная Маша съ графиномъ въ рукахъ. — «А ты все хорошѣешь», сказалъ онъ тихо, наклоняясь къ ней и останавливая ее за руку. — «Позвольте, сударь, Марья Ивановна и то гнѣваются, что долго воды нѣтъ», сказала она, стараясь высвободить свою руку. — Папа еще ближе наклонился къ ней, и мнѣ показалось, что онъ губами коснулся ея щеки. Когда я увидѣлъ это, мнѣ стало ужасно стыдно и больно, какъ будто я сдѣлалъ самое дурное дѣло, и на ципочкахъ выбрался изъ корридора. Но папа вѣрно замѣтилъ меня. — «Что жъ ты скоро-ли, Вольдемаръ?» крикнулъ онъ еще разъ, подергивая плечомъ и покашливая. —

* № 27 (II ред.).

всего общества веселыми разсказами и шуточками, а напротивъ сидѣлъ, насупившись и безпрестанно досадывалъ то на бабушку, то на людей, то на насъ. Любочку онъ не ласкалъ и не дарилъ больше, и въ нѣсколько недѣль, которыя продолжалось такое расположеніе, онъ такъ осунулся и постарѣлъ, что жалко было смотрѣть на него. — Угрюмое, печальное расположеніе его духа отразилось и на всѣхъ домашнихъ: бабушка стала еще ворчливѣе и слабѣе — такъ что мы по нѣскольку дней не видали ея; Мими безпрестанно о чемъ-то шепталась то съ Катенькой, то съ St.-Jérôm’омъ, то съ горничными и тотчасъ же умолкала, какъ только подходили къ ней; пріѣзжавшая Княгиня Корнакова съ какой-то таинственной печалью посмотрѣла на насъ и сказала про себя, но такъ, что всѣ могли слышать: «бѣдныя дѣти!» Однимъ словомъ, во всемъ видно было, что въ домѣ что-то неладно. —

Когда же папа вдругъ объявилъ, что онъ на неопредѣленное время долженъ ѣхать въ деревню, то этотъ неожиданный отъѣздъ еще больше удивилъ насъ и огорчилъ, какъ казалось, тѣхъ, которые знали причину его. Бабушка не хотѣла даже проститься съ папа, а на лицахъ всѣхъ людей, въ особенности Николая, были такія недовольныя и грустныя выраженія, когда они провожали папа, что, казалось, этотъ отъѣздъ долженъ былъ повергнуть ихъ въ какое нибудь ужасное несчастіе. —

До самой весны, т. е. три мѣсяца, продолжалось отсутствіе папа и тайное безпокойство во всѣхъ домашнихъ, причины котораго, несмотря на все наше раздраженное любопытство, оставались отъ насъ скрытыми. —

15 Апрѣля, только что мы проснулись, Николай объявилъ намъ, что въ ночь Петръ Александровичь изволили пріѣхать и по требованію бабушки изволили пойдти къ нимъ. —

Я сбѣжалъ внизъ, чтобы поскорѣе увидать его, но Гаша, явившаяся изъ двери бабушкиной комнаты, съ слезами на глазахъ сказала мнѣ: «нельзя» и, махнувъ рукой, скрылась за дверью. —

Я слышалъ голоса папа и бабушки, но не могъ разобрать, что они говорили. Голоса постепенно возвышались, и мнѣ казалось, что бабушка плакала. Наконецъ, дверь отворилась, и я ясно слышалъ, какъ бабушка сквозь слезы, дрожащимъ, но громкимъ голосомъ скорѣе прокричала, чѣмъ сказала: «я не могу васъ видѣть послѣ этаго, уйдите, уйдите»; а папа, въ сильномъ волненіи выйдя изъ комнаты, прошелъ прямо во флигель, откуда дней пять, во время которыхъ послы отъ бабушки не переставали бѣгать къ нему, не приходилъ къ намъ. —

Любопытство мое, доведенное этимъ обстоятельствомъ до высшей степени, случайно было удовлетворено въ тотъ же день, то есть прежде, чѣмъ папа самъ открылъ намъ причину всѣхъ бывшихъ тревогъ. — Подходя вечеромъ къ буфету, чтобы попросить себѣ стаканъ воды, слова, сказанныя въ это время Николаемъ, поразили меня и заставили прислушаться къ слѣдующему разговору. —