Князь Рысев 3 - Евгений Лисицин

— Как?

— Вот так, — неопределенно, не глядя мне в глаза, повторила она. Ее рука оглаживала мою грудь, словно желая проверить, не ослабли ли мои мышцы. Она хваталась за бицепс и таяла от его крепости. — Мне хотелось, как Алиска. Не знать стыда, совести… точнее, даже не так. Стыд, совесть. Все это такие странные понятия. Меняющиеся. Мне хотелось быть с тобой свободной, как Алиска. Не бояться сказать и показать того, чего мне хочется от тебя.

— А чего же тебе хочется?

Она приподнялась на локтях и поняла, что вопрос, скорее, риторический и шутливый, улыбнулась в ответ. Легла обратно.

— Защиты. Быть с тобой рядом. Чувствовать себя нужной. После того что я сделала с Ночкой… мне казалось, что ты даже плюнуть в мою сторону не захочешь.

— Ну знаешь ли. Ты и в самом деле вела себя не очень хорошо.

— Знаю, — кивнула девчонка, шмыгнула носом. — Знаешь, Федя, я никому не говорю, даже Алиске, но я хожу к ней.

— К кому?

— К Ночке. Несчастная девчонка не виновата, что родилась велесом. И уж точно не виновата, что родилась с этим даром. Может быть, попадись она вовремя нам на глаза, не успела бы настолько одичать, сохранила получеловеческий облик. Врач говорит, что она никогда не будет такой же, как прежде. Я ищу способы вернуть ей… вернуть ей возможность хотя бы ходить.

Ого, а девчонка-то встала на путь исправления! Однозначный плюс. За такое следовало как следует вознаградить.

Схватил ее в охапку, даже невзирая на колющие бока, прижал к себе — она не пыталась вырваться, принимала мою ласку как должное.

— Ты молодец, Майя. — Я погладил ее по волосам, словно маленького ребенка. Она хотела сказать мне что-то еще, но удержалась. К чему патетичность слов, когда мы можем просто наслаждаться обществом друг друга в повисшей тишине?

Не можем.

Кашель заставил ее встрепенуться, словно птицу, вскочить на ноги, спешно оправляя задравшееся платье. Кондратьевич был мрачен, словно туча. Облизнув губы, он пробубнил просьбу его простить, но ему страсть как срочно требовалось остаться со мной наедине. Майя, пусть и неохотно, удалилась, мягко закрыла за собой дверь. Меня постигло чувство дежавю — как будто еще совсем недавно было нечто подобное. Сейчас старик из ниоткуда вытащит шкатулку, что окружит нас звуконепроницаемым полем…

Кондратьич как будто читал мои мысли. Шкатулка легла на стол, открылась — уже знакомое мне мерцание купола заспешило спрятать нас от чужих ушей.

— Ибрагим, что-то случилось? — Его молчание мне не нравилось, я чувствовал, как то, что он вот-вот выскажет, попросту уничтожит ту безмятежность, в которой я провел последние дни.

Он понимал тоже, а потому не спешил. Но говорить нужно было обязательно.

Старик выдохнул.

— Барин, я видел те записи отчета, которые вы вместе с ангелицей раздобыли.

У меня на языке вертелось замечание, что в их получении больше поспособствовала Катька Менделеева, но спорить не стал, попросту кивнул.

— Нашел что-нибудь интересное?

— Да как бы вам сказать-то, барин? Интересного там ни на горошину, а вот опасного на целую кукурузу. — Он указал пальцем в потолок, будто говоря, что неспроста установил этот самый купол. Любопытство завертелось во мне шипастым ужом.

— Ну так говори тогда скорее, не тяни! — не выдержал, чуть повысил голос. Старик подошел ко мне, сунул под нос ту самую тетрадь. Я пробежался глазами по строкам, после бросил взгляд на Кондратьича. Перечисленные там фамилии ни о чем мне не говорили.

— Наверно, мне стоило сжечь эту тетрадь. — Он покачал головой, отошел к окну, уставился куда-то в прекрасное далеко. Потому что, по его мнению, только там, в окне, оно и прекрасное…

Он развернулся ко мне, словно тайный агент из фильмов про Джеймса Бонда. Ему хватило всего одного слова, чтобы у меня приподнялся волос.

— Инквизатории.

— Что? — Я как будто не расслышал.

— Ежели отчеты энти много шукать, так одно как к переду задом ясно становится. Твое похищение заказали инквизатории.

— Егоровна…

Я сказал, как будто выплюнул. Что ж, оно хотя бы логически сходилось. Мерзкая старуха, не сумев заполучить меня обычным способом, попыталась попросту выкупить меня. Куда я подамся, если опоздаю с поступлением в офицерский корпус? Ей ничего не стоило бы выслать готовых мрачно следовать за мной убийц, чтобы я в итоге, измарав штаны от ужаса, приполз к ней за помощью. И как сразу не догадался, она ведь пыталась провернуть подобный трюк еще там, когда отправила меня в Преисподнюю.

Я отрицательно покачал головой, мысль никак не хотела влезать в картину нового мировосприятия. Мы ж с ней только что, блин, на пару кучу народу сумели спасти. Да, конечно, спасать-то их пришлось только потому, что четко выстроенный план, подписанный самим Императором, дал где-то трещину… как будто на провал никто не рассчитывал. Ждали только окончательной, безоговорочной победы.

— Она могла бы забрать меня там, — чуть опустив голову, возразил я ему. — Там, в подвале того самого «Ъеатра», где было место силы. Скажи, Кондратьич, ты знал о нем?

— Никто о нем не знал, барин. Ты хоть газеты-то читал? Где-нить о твоем месте силы словом обмолвились? Я читал. Все было представлено, как очередной грязный теракт.

А ведь это правда. Случись непоправимое — и Егоровна запросто смогла бы отмыться даже от этой погани. Сказала бы, что проводилась контртеррористическая операция — увы, с печальным исходом. Действовать пришлось в условиях нахождения живых людей, скорбим и помним о ушедших…

— Ты уж наивным-то не будь, барин, чай, не сосунок уже, вона какой вымахал! Почто инквизаториям люди, их же род-то неприкосновенен. Чавось им станется? А с тобой ей уж непросто. Я ж тебя в этот корпус не просто так пристроить хотел…

— Ты ж только что сказал, что им едва ли не море по колено.

— Верно. Да вот запросто так выудить представителя благородного рода из корпуса — это вызов, можно сказать, всему правительству бросить. Императору в лицо плюнуть. Кто ж осмелится-то?

Я бы сказал, кто осмелится, да его уже, по счастью, не было в живых.

— Надо было спалить мне энту тетрадь. Теперича, когда Егоровна раскусит, кто ей в самый срам руку засунул да чистенькой вытащил, думаешь, поймет, простит да отпустит?

Да уж, от этой жди — отпустит, но гостинцев полные трусы