Бесы: Роман-предупреждение - Людмила Сараскина

щее человечества «в духе прокламаций», бесы-самозванцы, одолеваемые нетерпением и жаждой немедленного преобразо вания мира и человека по приказу, переходят от идейных споров и «выработки мировоззрения» к политической практи ке. Идеологи уступают место политикам.

ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ ПОЛИТИКА Политическая биография Петра Верховенского туманна и темна. Его прошлое возникает из странных слухов, недомол вок и двусмысленностей, его фигура «заграничного революцио нера» имеет некий непонятный изъян, отбрасывая зловещую тень на все, что он делает и говорит в романе. С одной стороны, участвовал в составлении какой-то подметной прокламации, был притянут к делу и бежал (?) в Швейцарию, с другой — регулярно и по точному женевскому адресу получал из России деньги, а спустя четыре года возвратился домой; стало быть, не стал эмигрантом и не был ни в чем обвинен. Более того, «бывший революционер», известный как будто по загранич ным изданиям и конгрессам, «явился в любезном отечестве не только без всякого беспокойства, но чуть ли не с поощрения ми». Слух же о том, будто Петр Степанович где-то принес по каяние и получил отпущение, назвав несколько прочих имен, и «успел уже заслужить вину, обещая и впредь быть полезным отечеству», — не тайна для «наших»; с подачи Липутина эта информация известна им всем. Однако сомнительная репутация Петра Верховенского, шлейф предательства и ренегатства, подозрения в связях с охранкой и разного рода фальсификации не мешают «нашим» признать Петрушу «двигателем» и вождем: слишком лестно и соблазнительно иметь шефом уполномоченного из загранично го центрального комитета. Организация, которую за краткий период пребывания в России сумел слепить Петр Степанович, составила двадцать человек, или четыре «пятерки». Но ни один из членов групп не знает истинных масштабов организации; в основе ее по строения лежит принцип блефа — легенда о едином центре и огромной сети: «пятеро деятелей составили свою первую кучку с теплою верой, что она лишь единица между сотнями и тыся чами таких же пятерок, как и ихняя, разбросанных по России, и что все зависят от какого-то центрального, огромного, но тай ного места, которое в свою очередь связано органически с ев ропейскою всемирною революцией». Важен, однако, не столько тот факт, что на момент дея-

тельности Петра Степановича в губернском городе он был все го-навсего бес-подпольщик и провокатор-самозванец, не имею щий никаких полномочий; важна политическая программа, принципы и структура организации, которую он стремится создать. Поэтому, реконструируя политический образ пре тендента на власть, оставим в стороне его генетическую связь с реальным прототипом С. Г. Нечаевым (как проблему хорошо освоенную и документированную) и сосредоточимся на тех художественных чертах Петра Верховенского, кото рые интересовали Достоевского; таким образом, в центре вни мания окажется тип политического деятеля смуты, ставший, в свою очередь, как бы прообразом реальных исторических лиц «постдостоевского» периода. Стремление же увидеть фено мен Петра Верховенского в исторической перспективе, так сказать, в свете предвидений Достоевского, оправдано общим пафосом «Бесов» — романа-предупреждения. Итак, в основе организации, которую хочет создать Петр Верховенский, лежит принцип иерархического централизма с диктатурой центра. Объеди ненная уставом и программой, она задумана как общество то тального интеллектуального послушания, как собрание «едино мыслящих». Чтобы внутри организации не возникало инако мыслия, тем паче — оппозиции, все ее члены должны, «если надо, наблюдать и замечать друг за другом»: кроме того, каж дый «обязан высшим отчетом», то есть отчетом только снизу наверх. Таким образом, система широчайшего взаимного по литического контроля, насаждаемая Петром Верховенским и реализуемая как непрерывная слежка членов организации друг за другом, не распространялась только на самого органи затора. Являясь уставной обязанностью члена организации, донос и слежка должны были быть не только священным дол гом, но и способом выживания. «Там, куда мы идем, членов кружка всего четверо. Осталь ные, в ожидании, шпионят друг за другом взапуски и мне пере носят. Народ благонадежный. Все это материал, который надо организовать…» — поясняет ситуацию Ставрогину Петр Вер ховенский. Мощным рычагом кадровой политики организации должно было стать ее поголовное обюрокрачивание. Не стихийно, а как раз планомерно надеется Петр Степанович внедрить бюрократические принципы в структуру «пятерок»: «…первое, что ужасно действует, — это мундир. Нет ничего сильнее мундира. Я нарочно выдумываю чины и должности: у меня секретари, тайные соглядатаи, казначеи, председатели,

регистраторы, их товарищи — очень нравится и отлично при нялось». Зная изнутри нравы и принципы общества, его бюро кратические повадки, Шатов зло иронизирует, не ведая, разу меется, какую страшную и пророческую правду провидит в своем негодовании: «О, у них все смертная казнь и все на пред писаниях, на бумагах с печатями, три с половиной человека подписывают», — сообщает он о механизмах внесудебных ре шений и технике приговоров. Социалистическому идеалу как некой отвлеченной, абст рактной идее Петр Верховенский отводит место сугубо под собное. От него — от идеала — должна остаться словесная оболочка, идейный антураж. Утилизация социалистической идеи, использование социалистической фразеологии необхо димо ему в силу «чувствительности» к этой идее многих ее приверженцев. «Следующая сила, разумеется, сентименталь ность. Знаете, — уверяет Петруша Ставрогина, — социализм у нас распространяется преимущественно из сентименталь ности». Сам же Петр Степанович чужд какой бы то ни было идеологической чувствительности и сентиментальности и с восторгом приемлет формулу Кармазинова: «В сущности наше учение есть отрицание чести… откровенным правом на бес честье всего легче русского человека за собой увлечь можно». Обосновать это право как свободу от моральных норм, препят ствий и обязательств, приучить организацию действовать лю быми средствами становится актуальнейшей политической за дачей. Борьба за цель, не боящаяся никаких средств, отрица ние нравственных соображений, если они не увязываются с интересами организации или тем более противоречат ей, про возглашаются как новое революционное слово, как стратегия и тактика смуты. Старые тезисы Раскольникова «кровь по со вести» и «все дозволено» в практике смуты выходят из под полья и внедряются в жизнь явочным порядком, подкрепляе мые разрешительными декларациями. Угадывая логику организационного строительства, Ставро гин подсказывает Петру Верховенскому главнейший пункт схемы. «Вот вы высчитываете по пальцам, из каких сил кружки составляются? Все это чиновничество и сентиментальность — все это клейстер хороший, но есть одна штука еще получше: подговорите четырех членов кружка укокошить пятого, под видом того, что тот донесет, и тотчас же вы их всех пролитою кровью, как одним узлом, свяжете. Рабами вашими станут, не посмеют бунтовать и отчетов спрашивать». Фарс политического спектакля «У наших», где Петр Верхо венский осуществляет первую пробу новоиспеченной «пятер-

ке», и состоит в публичном выявлении врага орга низации, шпиона и предателя, в назидательном уроке «бдительности», в пропаганде особых приемов, при кото рых бдительность приносит свои плоды. Шпиономания как прием расправы с оппозицией была принята «нашими» с пони манием и сочувствием: «— Вот она, проба-то! — крикнул голос. — Пригодилась! — крикнул другой. — Не поздно ли пригодилась-то? — заметил третий. — Кто его приглашал? — Кто принял? — Кто таков? — Кто такой Шатов? Донесет или не донесет? — сыпались во просы». Органическое недоверие к «шелудивой кучке», презрение к «материалу», который ее составляет, пренебрежение, гру бость, нелояльность по отношению к своим подопечным свя заны, помимо всего прочего, с тем раздражением, которое ис пытывает Петр Верховенский по поводу независимого поло жения «наших». Незапятнанные, нескомпрометированные, ду ховно свободные, они опасны для него и для его дела. «Я вам давеча сказал, — говорит Ставрогин, — для чего вам Шатова кровь нужна… Вы этой мазью ваши кучки слепить хотите. Сейчас вы отлично выгнали Шатова: вы слишком знали, что он не сказал бы: «не донесу», а солгать пред вами почел бы ни зостью». Совместная преступная акция, общий разделенный грех злодейства, угадывает Став рогин, и должны стать залогом группового единства, внутрен ней дисциплины и беспрекословного повиновения. В контексте намечаемых событий Верховенскому вовсе не безразличен выбор жертвы. Первое, почти ритуальное, жертво приношение задумано против оппонента, который (как почти «случайно» удается узнать) является личным врагом организатора убийства. Однако месть — скрытый мотив убийства: поразительно, с каким коварным лицемерием Петр Степанович упрашивает Лембке пожалеть Шатова (пре дварительно выдав его): «Я… пришел вас просить спасти одного человека, одного тоже глупца, пожалуй сумасшедшего, во имя его молодости, несчастий, во имя вашей гуманности… Ведь я его восемь лет тому еще знал, ведь я ему другом, может быть, был», — стара ется Петруша, но впоследствии правда выходит наружу. «Это ты его за то, что он тебе в Женеве плюнул в лицо!» — обличает Верховенского Кириллов уже после убийства. «Он ненавидел Шатова лично; между ними была когда-то ссора, а Петр Степа нович никогда не прощал обиды. Я, — добавляет Хроникер, —