Убийственная реклама, или Тайна работодателя - Юлия Бакирова

— Нет, — мотнул головой Анатолий. — Я коренной оренбуржец, но живу и работаю в столице.

— Меня Сашей зовут, — раскрыв ладонь для пожатия, представился «еж». — Но не с «Уралмаша», — добавил он и улыбнулся своей шутке.

— А меня Толиком, — сжав в ладони тонкую кисть попутчика, ответил мужчина. — Но рифм не надо.

После этого он встал, нащупал в кармане деньги, заранее приготовленные для покупки постельного белья и полуторалитровой бутылки газированной воды, кивнул «ежу» и вышел из купе. Вагон качался, снаружи было ярко и солнечно, и ему подумалось, что он зря нагнетает атмосферу. «Все заурядно, нет никакого паранормального заговора. Просто пришло время отца, и он…» — сжав в правой ладони белоснежную шторку окна, расположенного напротив входа в его купе, прервал ход собственных мыслей Толик. Он сам себе не верил. Слишком много совпадений, слишком часто он убеждался в истинности слов Артема. Мимо него прошло четверо мужчин кавказской национальности, разговаривая о чем-то на непонятном ему языке. Он встрепенулся, направился к купе проводника. «Очки» и «Пивной животик» все еще были там.

— Вот видишь, и впрямь женщину женщиной делает походка, — указав левой ладонью с растопыренными пальцами в сторону нагнувшейся за бельем девушки в сине-белой форме, говорил один.

Толя предпочел выйти в тамбур. Там пахло мазутом и чем-то плесневелым. Тогда он открыл дверь, ведущую в переход в другой вагон, шагнул на вибрирующую сцепку, словно сделанную из двух защитных панцирей средневековых рыцарей. Отросшие волосы подхватил ветер, он словно невидимыми ладонями перетирал волоски, тормоша их, зачесывая то вправо, то влево. Толик глубоко вдохнул, закрыл за собой дверь. Он стоял, а под ним вздымались и опускались, дрожали, раскачивались металлические пластины, под которыми проносились шпалы. Он держался за ручку двери. Тут ему приспичило нащупать его, убедиться, что он с ним. Левой рукой он залез в задний карман джинсов. Восьмиугольник был там. Мужчина достал его, принялся рассматривать. «Что придает им силы?» — задумался Анатолий, разжав правую ладонь, отпустив ручку.

Он осторожно взял большим и указательным пальцами рук вещицу за неровные края, изготовленные из желтого дешевого металла, и пытался разглядеть в черточках и мелко написанных буквах смысл, понять непонятное. «Вера придает им силу, больше нечему», — усмехнулся он, и тут стык вагонов резко качнулся сильнее обычного. Толика потянуло вниз и вправо. Чтобы удержать равновесие, он схватился за ручку двери, выронив восьмиугольник. Тот, блеснув на прощание в солнечном луче, исчез под ногами. Был и нет, навсегда запутался в сети железнодорожных дорог России. «Черт! — подумал Толик. — Черт!» И тут его охватил непонятный страх, какой бывает у алкоголиков во время белой горячки. Захотелось сжаться, превратиться в ничто, недоступное чужому взгляду, поскольку нахлынуло ощущение присутствия более могущественной и злой, что характерно, жутко злой силы. Пытаясь справиться с немотивированным ужасом, сковавшим тело, он широко открыл рот, чтобы вдохнуть, но глубокого вдоха не получилось. Легкие словно перемотали несколько раз кожаными ремнями. Он ударил левым кулаком себя в грудь посередине, ударил еще раз. Вдруг дверь из соседнего вагона отворилась, и на Толика налетела женщина с выжженными пергидролем волосами, похожими на паклю.

— Господи! — взвизгнула она. — И здесь от вас не спрячешься!

Он шагнул вперед, в тамбур вагона, из которого она выходила. Обесцвеченная что-то еще проворчала, но ветер унес слова, растворив их в стуке колес.

Толик попытался вдохнуть еще раз. У него получилось. Вместе с воздухом душу оставил страх. «Сила оберега в вере, а если верить со всей силы в победу и удачу, то он не нужен», — решил Толик, вспомнив, как «подмигнул», переворачиваясь в воздухе, восьмиугольник. Потом еще раз вдохнул и резко выдохнул. Развернувшись, пошел к себе в вагон.

У проводника было чисто. Его попутчики ушли. Толик оплатил белье, купил воду.

— Чай будете? — предложила девушка, хлопая загнутыми кверху длинными ресницами, окрашенными в синий, под стать форме, цвет.

— Только подстаканники, если можно, — ответил он, шелестя целлофаном, в который было упаковано белье.

— Для вас все что угодно, — растягивая слово «угодно», как резину, заигрывала девушка.

Толик, не сказав ни слова, взял подстаканник с выпуклым изображением серпа и молота спереди и колосьев с пятиконечными звездами по бокам, кивнул и вышел.

Чтобы завести с ним отношения, студенты предложили вместе пообедать. Толя согласно кивнул. Присоединившись к компании, достал из пакета, спрятанного под столом купе, консервы, курицу-гриль, пресервы. «Пузо» присвистнул:

— Это я удачно зашел!

«Очки» слез с верхней полки, усевшись рядом с Толиком и предложив выпить по маленькой.

— Я все свое ношу с собой, — сказал он и полез обратно на свою полку, где прятал пакет с выпивкой.

— На полчасика, по любому, — хихикнул «Пузо», потирая ладони.

«Еж» был самым немногословным в компании. Он с серьезным видом достал бутерброды с копченой колбасой и сыром, вареные яйца и коробок спичек к ним. В коробке находилась соль, резко пахнущая йодом.

— Я пить не буду, — подняв голову вверх, где шуршал целлофаном «Очки», сказал Толик.

— Толь, за знакомство, — протянул «Пузо».

— Ребят, — посмотрев в глаза «Пивному животику», настаивал мужчина, — вы можете пить, сколько в вас влезет, но я сейчас поем, потом схожу в ресторан за кофе, затем буду спать, договорились? Я вчера схоронил отца, знаете, что это такое?

— Соболезнуем, — в голос ответили студенты.

«Очки» спустился, сжимая за горлышко бутылку водки.

— Мы так, символически выпьем, — сказал «Еж», расставляя стаканы.

— А вы кем в Москве работаете? — проведя раскрытой ладонью над столом, что означало — «давайте кушать», спросил «Пузо».

— Дизайнером, рекламу разрабатываю, — ответил Толик, сняв с хлопком пластмассовую крышку с селедки в свекольном соусе и майонезе.

Он чувствовал себя очень старым, умудренным жизнью. А еще ему было спокойно. Прежде чем вернуться в купе от проводника, он снова выходил в тамбур. В вагоне их два, так вот он ходил в тот, где не курят. Оттуда он позвонил Полине. Связь была неважная, но он поговорил с ней, и ему стало легче. У мамы настроение чуть поднялось, она даже смеялась, хотя их с Полиной впереди ждала «камеральная» уборка. Толя попросил объяснить, что это за уборка такая. Полина весело ответила, что налоговая инспекция проводит «камеральные» проверки и проверки на месте. «Все бухгалтера боятся и ту и другую, но первая все же более всеобъемлющая. Назвав уборку „камеральной“, Полина хотела сказать, что они будут убираться везде. „Сразу попрошу не волноваться, мне можно и полы мыть, и шкафы разбирать“, — добавила женщина. Услышав о большой уборке, Толик испугался: вдруг женщины найдут спрятанные им вещицы, но что он мог изменить?

Еще Полина спрашивала, повезло ли ему с попутчиками. Толик ответил, она рассмеялась, потом смутилась своей радости и замолчала. Тогда Толик захохотал сам, и она присоединилась к нему. «Я люблю тебя», — сказал он, прежде чем отключиться. Сейчас же он пережевывал хлеб с мягкой селедкой в компании троих студентов и был расслаблен. Его страхи смололись под жерновами колес железнодорожного состава.

— И много платят за рекламу? — не постеснялся «Пивной животик», накалывая на искривленные зубья алюминиевой вилки ломтик сочной курицы-гриль, лежащей в одноразовой тарелке.

— Достаточно, — ответил мужчина, сделал еще один бутерброд с селедкой и начал его есть.

— А мы учимся на экономистов, — сказал «Очки», зачерпнув столовой ложкой красную икру из консервной банки, открытой Анатолием. — Первый курс позади, еще четыре, ты только жди.

— Ну ты и дурак, брат, — улыбнулся «Пузо». — Сила в шутке, брат, не та, чтобы песню исковеркать. Шутка за душу брать должна.

— Не ерничай, звезда полей кукуруза, — парировал «Очки»; его рука, держащая бутерброд, дрогнула, и несколько икринок полетело вниз ему на колени.

— Между первой и второй перерывчик небольшой, — достав бутылку, которую зажимал между ног, произнес «Ежик».

— Давай наливай!

— Наливай давай!

Выпалив эти фразы из мультфильма «Масяня», «Очки» и «Пузо» разразились хохотом. Глядя на них, Толик тоже засмеялся.

— Смех без причины означает, что или у вас не все дома, или вы интересная женщина, — повторил услышанную на днях по радио шутку «Еж» и загыкал, отчего бутылка в его руке затряслась, позвякивая о края стакана и проливая водку на стол.

— Ээээ! Осторожнее, Шарапов! — возмутился «Пивной животик», протянув руку к бутылке.

Толик не мог унять смеха. Ему казалось, что он находится в бездарном цирке или, если точнее, сидит у экрана телевизора, транслирующего юмористическую программу. В ней сатирик зачитывает с листка бумаги плоские, как камбала, тупые, как обух топора, шутки, а зрители в зале тем не менее «катаются по полу». Он же бесится оттого, что не понимает веселья этих людей, и ему смешно от их тупости и от того, что им смешно.