Третий Меморандум - Борис Батыршин

– Герой… защитник демократии… горе ты моё… – ворчливо выговаривала Вика, лёгкими касаниями намазывая вспухшее Валерьяново плечо антисептической дрянью. Дрянь была розовато-зелёного цвета, и запах имела специфически-противный. Валерьян кивал с покаянной покорностью и периодически, улучив момент, умудрялся поцеловать левую Викину руку, не заляпанную мазью. Вика весело обижалась.

– Тихо, тихо, разбойник… Оказываю медицинскую помощь, никого не трогаю… – и она плотно, с неожиданной силой перебинтовала плечо. Валерьян улыбнулся с неестественной ласковостью.

– Больно? Сам виноват… – Вика умолкла и, посерьёзнев, в несколько секунд закончила перевязку. – Уф, устала… Слушай, ты что, специально Казакову обедню подпортил? Мы тут ждали, ждали героических победителей – и нате! Приехали. Ну, признавайся, ревнивец!

– Да нет, как-то само собой так получилось. Просто другого шанса выбраться к тебе пораньше не намечалось. Соскучился, ух как соскучился… – и Валерьян, довольно похоже сымитировал мурлычущее тигрячье порыкиванье, уткнулся головой в тёплую дышащую грудь, крепко притиснув Вику здоровой левой рукой…

Совет разразился в полночь.

МЕМУАРЫ ВАЛЕРЬЯНА

«Совет в ночь с 26 на 27-е августа прошёл бурно, но на удивление благополучно. Предварительный расклад сил выглядел следующим образом: демократическая партия под моим чутким руководством – я, Крапивко, Левченко, Вика. Партия военных – Шамаев, Сидоров, Фомин (по радио) и – для шумового эффекта – не имеющий права голоса Голубев. Умеренное «болото», компромиссники и дефинисты, сгруппировавшиеся вокруг Казакова – Крайновский, Колосов, Танев (по радио). Маркелов, ещё в Новомосковске, заранее воздержался: «а пошли вы все… ребята. Мне тут ещё валерьяновскими бандитами командовать! Так и передайте – воздерживается, мол, Николай, заранее воздерживается…»

После краткого изложения Казаковым сути происшедшего, возопил Голубев. Суть воплей сводилась к тому, что героический Майков кровью искупил все свои огрехи. Да и огреха, в сущности, не было: действовал, дескать, по зову своей гражданской совести, расхлёбывая гнусное и безответственное панибратство консула Валери. И вообще, у них там, в Новомосковске жуткая мафия, и котяток несчастненьких зря обидели: нельзя что ли ребятам немного расслабиться после победы? Требования военных сводились к:

– ненаказанию всех военных, то есть наказанию их властью Голубева;

– трёхгодичной ссылке Игорька Мартынова;

– лишению меня консульского звания при сохранении руководства работами в Новомосковске, а так же назначении в посёлок нового военного коменданта, по совместительству выполняющего и обязанности гражданского;

После непродолжительного переругивания выполз козёл Левченко, предложивший оправдать Мартынова, разжаловать Майкова и Затворнова, выгнать из вооружённых сил всех участников недавнего инцидента, а мне воздать народные почести, как гражданскому трибуну, отцу мысли и гиганту демократии, вдобавок – невинно пострадавшему.

Последовала кратенькая (часа на полтора) перепалка, после которой, как и должно, большинством голосов прошла наша с Казаковым паллиативная платформа:

– котята немедленно заступают в караулы, т. к. Первоградский гарнизон уже с ног валится от двухсменки. В дальнейшем, их разбивают на группки по два-три человека и направляют служить в дальние гарнизоны Рокпилса и гуманитарных посёлков:

– Затворнов и Майков понижаются в званиях на одну ступень;

– Голубев, «за развал дисциплины в вооружённых силах» переводится на штрафную норму пайка сроком на месяц;

– я (чтобы не обидно) перевожусь на штрафную норму пайка сроком на месяц, считая с того момента, когда врачи сочтут полученную рану излеченной;

– Мартынов приговаривается к одиночной ссылке на полтора года с минимумом припасов (ну хорошо, Саня, я тебе это вспомню, впредь за подобное «злостное хулиганство» твои подопечные будут получать не менее – благо, прецедент есть);

– я сохраняю все звания и должности, но новый военный комендант Новомосковска (лейтенант Кауров), подчиняясь мне по всем оперативным вопросам, в то же время проводит проверку обвинений Майкова и через 45 дней предоставляет на рассмотрение Совета отчёт. Я, в свою очередь, подаю служебную записку о его деятельности. Вящей объективности ради – из всего этого армейского скопища мне достался самый интеллигентный человек.

Рокпилских шлюх было решено временно поместить на одном из близлежащих островов, дабы не создавать в самом Первограде гнездо разврата. Голубев, было, заикнулся что не уверен в своих ребятах, которые будут их охранять, но, быстро сообразив что к чему, осёкся. Я, как общественных обвинитель, пока остаюсь в столице. Чёрт, нужно передать своим ребятам, чтобы не очень там обижали Маркелова – разве самую малость, для наглядности. Хороший же мужик!»

…Вика, бросив неопределённый взгляд, ушла.

– Обиделась? – спросил Леонид, когда они остались одни, и, подумав, добавил: – Ты поосторожнее. Ей здесь одной, знаешь ли, несладко…

– Да нет. У нас, вроде бы, в норме… – отмахнулся Валерьян. – Ну давай, рассказывай…

После Совета они, демонстративно взяв друг друга под ручку, удалились подышать свежим воздухом, сопровождаемые нехорошими взорами военных и недоумёнными – Казакова. Было уже около трёх. Ночь, опять-таки, выдалась ясной, почти романтической. Они медленно брели вдоль полосы прилива, оставляя на плотном песке фосфорную цепочку следов. Нависающий обрыв скрывал постройки, только впереди смутной зубчатой полоской маячил частокол далёкого Периметра, да слева, высоко на крыше интерната неторопливо вращался ветряк.

– Что рассказывать? – сам всё видел. – неторопливо ответил Леонид. Говорил он с мягким южнорусским аканьем, растягивая слова.

– Это ты, конечно, вовремя учудил, а то бы вояки наши совсем оборзели. Только ты уж поосторожнее, а?

– Угу, – буркнул Валерьян, – Впрочем, Кауров, вроде бы у них человек случайный… Да и прятать мне от него, собственно, нечего. Думаю, сработаемся… На суде грызня будет. Саня уже намекнул, что некоторым мн-э-э, смягчить желательно. Герцогу там, фюреру их ненаглядному, и прочим достойным. Ссылочку им уютненькую, с женщинами, чтоб не скучали…

– А как с прочими? – помедлив, заинтересовался Крапивко.

– Самых кровавых, исполнителей, естественно, – к стенке. Остальных – на каторжные работы. Дешёвый рабский труд «на благо нашей экономики».

– Занятно. И как мы из этого дальше будем выкручиваться?