Всё, что у меня есть - Марстейн Труде

— Милая, маленькая Белоснежка, какая же ты была красавица, — приговариваю я, понизив голос и поглаживая жесткие грязные перья на ее спинке и груди.

Майкен и Фрёйя сидят на полу и играют на приставке, у Фрёйи раскраснелось лицо, щеки и подбородок пылают с мороза в домашнем тепле. Тронд Хенрик помыл посуду, теперь он лежит на диване с книгой, бокал и коробка с вином стоят на столике неподалеку. Он поднимает руку и машет.

— Иди сюда, скорее, скорее иди, — шепчет он.

— Одной курице что-то нездоровится, — говорю я.

— А что с ней такое? — спрашивает Тронд Хенрик. Он поглаживает мои бедра и притягивает меня к себе.

— Это та, беленькая, — говорю я. — Фрёйя еще назвала ее Белоснежкой. Остальные ее скоро совсем заклюют.

— Ну, может, тогда забрать ее? — спрашивает Тронд Хенрик. Я объясняю, что на этот счет сказала Анетта.

— Мы же не можем ее забрать домой, — говорю я.

— Сюда не можем, — соглашается Тронд Хенрик.

Девочки начинают меня раздражать, безжалостно двигая рычажками, они заставляют фигурку на экране бегать и прыгать из стороны в сторону.

— Но Сигри сидит в гнезде и высиживает новые яйца, словно ей за это заплатили, — улыбаюсь я. — Может, к Рождеству мы обзаведемся цыплятами?

— Цыплята к Рождеству, круто! — встревает Майкен.

— А можно нам какао? — спрашивает Фрёйя, не отрываясь от экрана.

— Но Белоснежке очень плохо, — продолжаю я. — Такое впечатление, что она скоро того. Она лежит, голову подвернула под себя, глаза закрыты.

Тронд Хенрик смеется.

— Какая же ты чудесная, — говорит он.

Я изображаю из себя цыпленка.

— Боюсь, нам придется ее прикончить, — говорю я. — Раз она так мучается.

— Прикончить? — изумленно приподнимается на локте Тронд Хенрик.

— Да, придется это сделать, — настаиваю я. — Не ждать же, пока она сама испустит дух.

— Прикончить? Ты совсем, что ли, с ума сошла? — ровным тоном говорит Майкен, всецело поглощенная происходящим на экране.

— Не хотел бы разочаровывать тебя как мужчина, — говорит Тронд Хенрик. — Но тебе не удастся уговорить меня это сделать. Я и осу-то не могу прихлопнуть.

— Но раз она так страдает.

— Только не я! — качает головой Майкен. — Я лучше буду вегетарианкой.

Тронд Хенрик улыбается и целует меня в шею.

— Тогда тебе придется самой с ней разделаться, — говорит он.

— Анетта в таких случаях не пользуется топором, — задумчиво говорю я. — Она держит курицу за голову и отрезает ее острым ножом.

— Мама! — вопит Майкен, теперь она уже отбросила в сторону пульт от приставки. — Ты что, действительно хочешь отрезать голову Белоснежке?

— Что? — поворачивается Фрёйя. — Моника? Ты что, отрежешь голову Белоснежке? Папа, Моника и правда отрежет голову Белоснежке?

— Успокоились все! — говорю я. — Никто никаких голов отрезать не собирается.

Я смеюсь, уткнувшись в грудь Тронда Хенрика, и чувствую, что он тоже смеется.

После того как девочек отправили в постель, я пересказываю Тронду Хенрику наш разговор с Элизой про Рождество. Мы лежим на диване, руки и ноги сплетены, мы поглаживаем друг друга, дрова потрескивают в печке.

— Я взяла работу домой, — говорю я, — так что мне придется кое-что сделать перед сном.

Тронд Хенрик поднимается и подливает вина в бокалы. Потом снова ложится и обнимает меня.

— Все идет к тому, что мы все должны собраться у Элизы и Яна Улава, — продолжаю я.

— Ну, здесь всем было бы тесновато, — говорит Тронд Хенрик. — И я не думаю, что мы с тобой до конца понимаем, что значит организовать празднование Рождества для огромной семьи.

Не знаю, что думать и что чувствовать. Во мне смешались горечь предательства и сладость утешения. Из-за того, что он перешел на сторону врага и в то же время непоколебимо стоит на моей стороне и, так сказать, составляет со мной единое целое. Потому что они же не враги. Я бы очень хотела, чтобы мы все любили друг друга. Тронд Хенрик делает глоток, отставляет бокал с вином и снова прижимает меня к себе.

— Кроме того, если здесь соберется много народу, мне будет трудно работать над романом, — продолжает он.

— Ты что, будешь писать в рождественские праздники, когда дети останутся здесь? — удивляюсь я.

— Я должен писать. Но я попытаюсь себя как-то ограничить.

— Я не хочу, чтобы ты себя ограничивал.

Единственный звук, который нарушает тишину в комнате, — дыхание Тронда Хенрика. Он уже объяснял мне, что работа над книгами — это то, что дает ему силы жить.

Я надеялась, что мы уберем старое кресло-качалку, которое стоит возле печки, и поставим на его место елку. Ниссе стоит на секретере. Рождественская звезда чуть покачивается в проеме окна. Тронд Хенрик целует меня и запускает руку мне под свитер. Я вспоминаю про текст, что мне нужно переписать, и о том, что, если мне действительно придется все начать заново, лучше оставить основную канву и позволить тексту сделать неожиданный поворот, но я понимаю, что основная канва начинается с самого первого слова. Но дело не только в структуре, Лене не нравится вся идея со снегирем и крошками печенья, ей вообще ничего не понравилось. Тронд Хенрик проводит большим пальцем по груди одному ему известным образом, который доставляет мне наслаждение.

Эрекция появилась у Тронда Хенрика только на четвертую из проведенных вместе ночей. В третью ночь он плакал от бессилия, и тогда мне пришло в голову, что ничего не выйдет. Но потом, в четвертый раз, он, хоть и выглядел хмурым, повел себя очень решительно. Не могу сказать, что мне сразу все понравилось, но и дискомфорта тоже не было, появилась, по крайней мере, надежда; я испытала облегчение и радость, и он тоже был рад и горд, хотя старался этого не показывать. Он напоминал Майкен в тот момент, когда она забивала гол.

Тронд Хенрик кладет руку мне на живот и скользит ладонью под пояс брюк и дальше вниз.

Но тут Майкен зовет меня из своей комнаты. Рука Тронда Хенрика замирает между моих бедер, когда снова раздается крик Майкен. Он отпускает меня.

Я поднимаюсь к Майкен в комнату, оклеенную розовыми обоями, на тумбочке у кровати горит лампа; я все еще чувствую руки Тронда Хенрика на своем теле, губы покалывает. В этой комнате никогда не бывает по-настоящему тепло. На письменном столе в разных позах и комбинациях застыли фигурки, раскрашенные пастелью; Майкен никак не соглашается убрать их оттуда, потому что тогда ей придется в следующий раз все расставлять заново. Она говорит, что не может уснуть. Я присаживаюсь на краешек ее кровати, двойное окно расписано морозными узорами.

— Почему ты не можешь уснуть? — спрашиваю я.

— У меня столько мыслей в голове, — объясняет она.

— О чем же ты думаешь?

Она смотрит на меня с потерянным выражением на лице.

— Я не понимаю, как могут существовать паутина и снежные кристаллы.

Я смотрю на нее вопросительно, она взирает на меня с тем же выражением.

— Я имею в виду, — продолжает она, — что вот такое… — она пытается показать пальцами, — ну что вот такое… сложное может быть на свете просто само по себе. Просто быть.

Я отвечаю, что в мире вообще много такого, что мы не в силах понять. Я провожу рукой по ее волосам, они жирные, надо завтра встать пораньше и вымыть ей голову. Ванна холодная и неприятная, с прогнившим пластиковым ковриком, и Майкен неохотно принимает душ.

— Что бы ты хотела получить на Рождество? — меняю я тему разговора.

— Я бы хотела на Рождество поехать домой. Это был бы самый лучший подарок.

У меня холодеют ладони. В этом ее желании так много сентиментальности, страдания, чего-то из классической литературы. И я чувствую, как замерзаю. Я качаю головой.

— Я не смогу тебе это подарить.

Она медленно отворачивается к стене и закрывает руками уши. Я наклоняюсь к ней и легонько касаюсь губами щеки.

— Пойду посмотрю, как там куры.

Тронд Хенрик лежит на диване, уставившись в потолок, я подхожу к нему.